Владимир Романовский - Валька

– Ну все, хватит.

– Что – хватит?

– Языком чесать про свою олимпиаду. Надоело. Заткнись.

– Почему? Это была моя жизнь.

– Было да вышло. Тебе польстило, что Землемер тебя помнит? А он вообще все помнит. Злопамятный, сука. Всякую ерунду помнит. Если тебе так понравилось – иди к нему жить.

Униженная Валька повернулась к нему широкой своей спиной и, кажется, заплакала. А Гусев задремал.

Проснулся он от того, что Валька, орудуя кофейником, возясь у электроплитки, вдруг запела. Слуха у нее не было, тембр голоса не очень приятный, да и поспать же хочется человеку, а эта дура орет, будто ее напильником режут – какую-то пошлую песню двадцатилетней давности.

– Эй, – сказал Гусев, и встал.

Валька перестала петь, посмотрела на него исподлобья, надулась и отвернулась. Гусеву это не понравилось очень.

– Не смей, – сказал Гусев, подходя к ней.

– Тебе не нравится, как я пою?

– Это отдельный разговор. Сцены мне устраивать не смей.

– Пошел ты…

Гусев взял ее за плечо, развернул к себе, и влепил ей по щеке, крепко, звонко. Вальку, несмотря на ее тяжеловесность, аж качнуло. Она не заплакала, не вскрикнула, а только посмотрела растерянно, отошла, и села на стул.

Священное право всякой женщины обидеться и надуть губы нарушалось в отношении Вальки постоянно в младших классах школы, после чего последовал длительный перерыв. Тренеры – любители спать с малолетними спортсменками – право это никогда не нарушали, и в течении трехмесячного романа с бомжем право это тоже ни разу нарушено не было, хотя на бомжа Валька обижалась раз в два дня, как заведенная. Теперь она сидела шокированная, а Гусев неспеша надел трусы, майку, рубашку, костюм «для дела», ботинки, и вышел.

Не доходя двух кварталов до крайнего, у самой городской черты, пляжа строился новый отель. Строился споро, и, судя по виду и интенсивности работ, строители хотели закончить работы к предстоящему туристскому сезону. У Гусева по поводу этого отеля давно были планы.

Он быстро нашел заведующего строительством, и от него узнал телефон и даже адрес хозяев. Офис находился в соседнем городе. Гусев сел на троллейбус, идущий вдоль берега. Мотор троллейбуса завыл, как овчарка, которой приснилось, что хозяин наступил ей на лапу, и через час Гусев в нужный ему город прибыл.

Попасть на прием к хозяевам не составило труда. Гусев умел располагать к себе деловых людей, знал многое о строительстве, разбирался в финансировании. В светлом, солнечном кабинете с видом на море сидел под портретом известного композитора Михаила Глинки молодой коренастый швед с вежливым лицом и детскими глазами, один из партнеров, свободно говорящий и понимающий по-русски. Он оценил деловитость Гусева и опыт, который чувствовался во всем, что говорил Гусев о финансировании подобных проектов, и выслушал доводы визитера внимательно. Гусев объяснил, сколько инспектор может запросить в виде взятки, и к чему может придраться, и указал на некоторые лазейки, которые могли бы помочь договориться с налоговой. И швед поверил. Гусев сказал, что если его возьмут в долю, он сможет единолично устранить все неувязки, произвести некоторые переделки, и успокоить инспектора – в смысле, добиться уменьшения размера взятки. Швед позвонил, и второй партнер, небритый широкоплечий сибиряк с уголовным лицом и татуировкой на шее, прибыл в офис через десять минут. Гусев, заручившись поддержкой шведа, объяснил суть дела сибиряку. Сибиряк смотрел на Гусева свирепо, недоверчиво, но все-таки склонен был согласиться с доводами. По видеофону связались с третьим партнером – евреем из Марокко. У него оказалась внешность человека, высоко поднявшегося в криминальном мире. Русского языка он не знал, и швед говорил с ним по-английски, а потом переводил сибиряку и Гусеву. Изложили суть дела. Еврей поинтересовался, что за человек Гусев. Гусев честно сказал, что недавно отсидел в тюрьме, и теперь ищет случая проявить свои коммерческие и организаторские способности. Швед, переводя, сделал удивленное лицо, но голос марокканского еврея потеплел, а сибиряк начал улыбаться – двое из троих, Гусев понял, что не ошибся, сыграл правильно. Еврей даже заметил, поправляя роскошный галстук, что лучшие люди в истории, бывало, сидели в тюрьме – к примеру, Сервантес, и, кстати, Достоевский. Сибиряк, желая показать, что он тоже эрудированный, добавил – «Или вот маркиз де Сад» – чем рассмешил шведа, и швед тоже потеплел.

– Пятьдесят тысяч? – полувопросительно сказал швед. Еврей на экране видеофона кивнул, сибиряк пожал широкими плечами и тоже кивнул.

– Поясните, – попросил Гусев.

– Вы вкладываете пятьдесят тысяч, – начал пояснять швед. – За это мы передаем в ваше распоряжение весь верхний этаж. Вместе с крышей. На два сезона. И вы гарантируете, что инспектор возьмет не более чем…

– Пятьдесят тысяч в какой валюте?

– В фунтах стерлингах.

– А в межсезонье?

– Не думаю, что вы сможете задействовать крышу в межсезонье.

– Я не об этом спрашиваю.

Швед поглядел в видеофон, и марокканский еврей кивнул. Швед перевел взгляд на сибиряка. Тот наморщил лоб, грозно задышал через нос, сделал над собой усилие, и тоже кивнул.

– Хорошо, межсезонье тоже ваше, – сказал швед, мигая детскими глазами.

Гусев прикинул. Пятьдесят тысяч фунтов стерлингов – за один сезон … можно окупить, если очень постараться. Даже за две трети сезона. Окупить полностью. Таким образом все прибыли со следующего сезона и межсезонья – его.

Договорились, что деньги Гусев принесет завтра. Обменялись телефонными номерами.

Гусев пошел сперва к морю, чтобы те, кто мог за ним следить из окна, не подумали, что он ездит на троллейбусе. Пройдя несколько километров вдоль берега, он по проселочной дороге, идущей круто вверх, дошел до междугородного шоссе, и еще полтора часа шагал до следующего городка, в котором была остановка троллейбуса.

Он набрал номер Землемера. Тот отозвался сразу и сказал, что через два часа будет в кафе у самой старой гостиницы города, на набережной, и будет рад видеть Гусева.

Гусев вышел на конечной остановке.

Тут же рядом стоял, готовый к отбытию, троллейбус, идущий в обратном направлении. Гусев остановился. Можно: забрать Вальку, сесть в такой же троллейбус, они часто ходят, и через два с небольшим часа быть в аэропорту. И вылететь в столицу. И начать все с нуля. Можно и без Вальки, кстати говоря. Жила без Гусева Валька, и еще проживет. А город этот у моря, с его хибарками, трущобами, отелями, и провинциальной набережной Гусеву основательно надоел. Столица – совсем другое дело. В столице круглые сутки горят огни, ходят по улицам веселые беззаботные люди, и всё возможно. Гусев еще немного посмотрел на открытую пригласительно дверь троллейбуса, круто повернулся, и пошагал в сторону набережной. Можно было сесть на городской, внутренний троллейбус, было бы быстрее, но Гусеву хотелось пройтись.