А. Вороной - Банда профессора Перри Хименса

— Мы и не думаем проскакивать туда как мыши, Дик! — удивленно сказал «Дже» и повернулся к своим людям; те заулыбались надменно. — Мы туда въедем через центральный пропускной пункт! Въедем с вашими документами, с вашими бумагами. Желательно, чтобы по ним мы числились в штате фирмы «Хименс и Электроника» как минимум года два‑три. И числились как крупные и добросовестные специалисты‑электронщики.

Он громко рассмеялся, его молодые боевики‑петушки и себе заржали на все кафе, на них оглянулись, но тут же и отвернулись, захихикав, что, мол, с них возьмешь, провинция, деревня. И это их поведение получилось естественным, непринужденным. Но все же «Дже» тут же подозвал громко официанта и попросил принести им чего‑нибудь такого, вкусного, дорогого, что бывает только в крупных городах. Икры осетровой, русской, или жареных глухарей, доставленных сюда прямо из Сибири. И эта его просьба была воспринята публикой кафе правильно, и снова все дружно хохотнули.

— А взрывчатка? — прошептал Дик, поражаясь выдержке и игре «Дже». — Ее‑то потребуется минимум 500–800 килограммов, если брать динамит?… Как вы его‑то провезете на базу?

— Мы доставим туда хоть тонну, хоть две! — сказал «Дже» и повернулся опять к своим коллегам, и те снова чуть не разреготались на все кафе, но он цыкнул на них: «Тихо! Тихо!» — Мы доставим его с вашей же помощью, мистер Лорд. Вы забыли про свой ГМП в лаборатории, здесь, в городе.

— Он должен остаться целым?

— Должен, но не долго. Пока мы будем перебрасывать на базу «Ральф» необходимый инструмент и динамит.

— Кто будет уничтожать лабораторию Хименса в Нью‑Йорке? Нужно ли сообщать об этом профессору? — Дик задавал вопросы как‑то равнодушно, будто он уже и не работает там, будто он какой‑то посторонний наблюдатель, будто ему теперь уже все до одного места, как иногда говорит его Кэти.

— Вопрос сложный, Дик. Очень сложный. Вы его задали, вы сами и ищите ответ. На мой взгляд, лучше вас никто с этим не справится. Я, конечно, мог бы приказать своим специалистам… Но, понимаете, это ваше детище, ваш многолетний труд, ваши исследования, ваши идеи…

— Как избавиться от ГМП лаборатории в Нью‑Йорке? Не поднимать же в воздух все здание фирмы?

— Ну, это уже мелочи, Дик. Мелочи! К вам приедет мой человек, и вы отвезете ГМП за город, там и взорвете.

— Я подумаю, — сказал Дик, поднимаясь.

— Думать некогда, Дик! — остановил его «Дже». — Некогда! Нужно все решить сейчас, тут же, иначе будет поздно!

— Когда я должен вылететь к профессору?

— Сегодня вечером. Вот вам два билета на рейсы до Гаррисберга. И будьте осторожны! Не попадитесь снова на крючок ФБР. За вами идет по‑прежнему слежка!

Он не вылетел в Гаррисберг ни в тот вечер, ни в следующий. По‑видимому, он чем‑то отравился в кафе, что‑то не то съел и проболел почти всю неделю. Потом на него нашла какая‑то депрессия, и он никуда не ходил, никуда не ездил, даже на работу. Ему ничего уже не хотелось делать, не хотелось ни с кем разговаривать. Так прошел почти месяц, и когда в конце его он чуточку очухался, тут вдруг заболела Карен, где‑то простыла, у нее поднялась температура, был сильный жар. И он, учитывая состояние жены, снова сидел дома, помогал бабке, ухаживал за дочкой. Раза два‑три звонили люди «Дже», интересовались состоянием Карен, спрашивали, не нужна ли их помощь, какие лекарства нужно достать, кого из светил медицины прислать на Лонг‑Айленд. Дик отвечал коротко, глядя куда‑то в сторону, ничего не надо, все уже сделано, обойдемся и сами.

Карен поправлялась медленно, он как неприкаянный тынялся по дому, звонил на работу, узнать, не приехал ли Хименс. Но ему ответили, что вот уже более трех недель связь с профессором прекратилась. И вообще, оттуда никто не звонит.

Уже выздоровела и Карен, уже весело лопотала что‑то ужасно страшное, целясь то в него, то в мамочку из пластмассового пистолета, а он все еще находился в Нью‑Йорке. Здесь тоже уже появились эсэсовцы в черных мундирах, но они вели себя смирно, помогали полиции разбирать на улицах завалы, растаскивать баррикады, оттеснять, прячась за прозрачные щиты, вместе с полисменами толпы воинствующих студентов и бунтовщиков‑кругликов, загоняя одних в аудитории, а других в машины с решетками.

На свой страх и риск Дик взялся оформлять все бумаги на новых сотрудников, опять же удивляясь, что в группу вошел и сам «Дже», подолгу споря с администрацией фирмы, доказывая им, что это распоряжение профессора Хименса, что эти люди выполняли сложные задания фирмы дома, что они собирали уникальные электронные схемы и тому подобное. Он даже привлек к этому и Тони Эдкока. Но много тому не рассказывал, и Тони, вероятно, подумал, что это связано с той аферой, которую Ричардсон и Стерджен провели в Мексиканском заливе, осуществляя акцию «иглоукалывание». Тони тоже был недоволен, что прервалась связь с базой «Ральф», и обрадовался, узнав, что Дик Ричардсон туда едет, точнее, поедет, как только будут готовы эти документы. Еще с месяц Дик оставался дома, наведываясь изредка в административный корпус фирмы, названивая кому нужно, уточняя данные паспортов и шоферских удостоверений.

И ему называли эти данные, и он знал на все сто процентов, что все они липовые, что все они фальшивые, но сработанные по высшему классу, и это его теперь нисколько не волновало, и он все эти данные, все эти паспорта новых сотрудников передавал администрации фирмы «Хименс и Электроника». И все делалось быстро, без лишней волокиты, но опять же, месяца как и не бывало. И лишь к концу второго месяца он смог вылететь в Гаррисберг, а оттуда на базу «Ральф».

Ветер с океана задерживался Аппалачскими горами, и на плато еще стояла теплая погода. Редкие кустарники дуба и тюльпанового дерева выделялись зелеными пятнами среди каменистой почвы. Воздух был сух и наполнен запахами увядающих магнолий и платана.

За прошедшее время, с тех пор, как он видел профессора последний раз в Нью‑Йорке, тот сильно сдал, постарел, осунулся. Он был мрачен, сидел в стороне от развернутого под летним навесом генератора ГМП, сидел согнувшись, сгорбившись, метрах в пятидесяти.

— Вчера днем, — рассказывал Волкер, — к профессору подошел какой‑то только что выбравшийся из кварцевой камеры ГМП подвыпивший эсэсовец, офицер, с автоматом, и пнул им профессора в грудь, спросил: «Иудей?… Еврей?» — и, не дожидаясь ответа, дал очередь у самой головы Хименса. С большим трудом нам удалось их разнять. Профессор потом ходил злой, все спрашивал меня: «Грегори, я похож на еврея? Скажите, Грегори, я похож на еврея?» И он долго еще возмущался, откуда это у них, у чернорубашечников прошлого такая патологическая ненависть к евреям? «Откуда это, Грегори? Откуда?…»