Артур Крупенин - Энигматист [Дело о Божьей Матери]

— Это же надо! Если бы я не была знакома с тобой лично и услышала бы что-то подобное, я бы подумала, что…

Она запнулась.

— Что я псих? Знаю. Мне об этом не раз говорили.

— А можно я тебя еще чуть-чуть потерзаю?

— Ну попробуй.

— Расскажи о видениях, связанных с иконой.

Он изложил все, что помнил, начиная с того, как стал свидетелем жертвоприношения. Потом еще раз в деталях описал обстоятельства, при которых услышал про «двенадцать».

Удовлетворив любопытство Франчески, Глеб стал задавать вопросы сам. Об университете, Ватикане и, наконец, о дальнейших планах на вечер. Как ему показалось, последняя тема была встречена с несколько меньшим энтузиазмом.

Снова вернувшись к религии и Ватикану, они обсудили иронию судьбы, по которой само название этого священного для католиков правобережья Тибра произошло от языческих «ватициний» — пророчеств, которые римские жрецы объявляли с вершины холма, нареченного Ватиканским. Глеб вспомнил и о божке по имени Ватиканус — ему в обязанность древние римляне вменяли обучение своих детей членораздельной речи.

За разговором они и не заметили, как добрались до гостиницы, где их уже поджидал Ди Дженнаро. Устроившись в уютном вестибюле, троица заказала по бокалу.

Глеб поделился с Франческой и Ди Дженнаро печальной новостью о том, что последняя ниточка, ведущая к иконе, теперь оборвана, и как выйти на замешанных в этой истории «Двенадцатибожников», он совершенно не представляет. Да и полиция тоже.

— Что-нибудь придумаем. Я ведь обещала вам помочь, — с улыбкой напомнила Франческа.

— Я же говорил, лучшего консультанта нам не найти, — просияв, сказал Ди Дженнаро.

Дон Пьетро тут же пригласил их в ресторан — отметить его завтрашний отъезд на раскопки в Сицилию. Франческа вежливо отказалась, сославшись на дела. Красноречиво оглядев ее вечернее платье и украшения, явно не предназначенные для делового свидания, Ди Дженнаро и не без ехидства присоединившийся к нему Глеб, не сговариваясь, в два голоса принялись игриво пенять Франческе — дескать, негоже заставлять «дело» ждать слишком долго, а то им может заняться кто-то другой.

— Quos ego! — Вот я вас! — шутливо пригрозив своим длинным, тонким пальчиком, отчитала мужчин Франческа, походя процитировав вложенные Вергилием в уста Нептуна слова угрозы в адрес не в меру расшалившихся морских ветров.

Перехватив взгляд Глеба, дон Пьетро заметил:

— А ты как думал? Классическое образование у Франчески не хуже твоего.

Не имея планов на вечер, Глеб с удовольствием составил компанию Ди Дженнаро. Точнее, план-то у него, конечно, был, но отказ Франчески на корню его разрушил.

«Нет, похоже, наши здесь не пляшут», — констатировал про себя Глеб, еще раз на прощание оглядев туалет и фамильные украшения синьориты Руффальди.

Всероссийский центр «Союза родноверцев», как и было указано в буклете, находился в нескольких минутах ходьбы от станции метро «Первомайская». Здание оказалось небольшим, но солидным, с качественной отделкой и художественно выложенными полами из натурального камня.

Делая круг по коридору, Лучко с любопытством приглядывался к добротно исполненным табличкам на дверях: «Директор», «Заместитель директора», «Административно-хозяйственная служба». В глаза бросились надписи «Отдел пропаганды» и «Департамент международных связей».

— Е-мое! — подивился капитан размаху деятельности «Союза».

На информационном стенде среди множества прочих сообщений внимание Лучко привлекла таблица с надписью «График выездов в Осеево» и небольшой фотоотчет о последнем мероприятии. На снимках одетые в рубища люди, задрав головы и раскинув руки, обращали молитвы к грозовым небесам. Все это происходило на хорошо знакомой капитану поляне.

Обойдя первый этаж, он поднялся наверх по широкой мраморной лестнице. Лестница вела к дверям, на которых висело объявление о записи в секцию «русского боя» при спортивном клубе «Евпатий Коловрат». Бывшему самбисту Лучко стало любопытно, и он потянул массивную ручку на себя.

В недурно оборудованном зале десятка три молодых людей делали бесконечные кувырки и неистово колотили палками и деревянными мечами по свисающим с потолка грушам. Среди бойцов капитан без труда узнал троих участников инцидента в Балашихе.

Да, в одиночку сюда лучше не соваться. Капитан уже собирался уйти, когда сосредоточенную тишину тренировки нарушил голос инструктора. Голос слегка заикался.

…Увы, наслаждаться столичной жизнью довелось недолго. Неожиданно для всех назначив слабого и болезненного Галла Цезарем, непредсказуемый Констанций Август отправил его на Восток усмирять непокорные провинции. Как ни странно, возвышение брата лишь усугубило положение несчастного Юлиана. Подозрительный император вновь приказал удалить его с глаз долой в Никомидию.

Я еду домой! Разумеется, вместе с нами переезжает и походная библиотека. А значит, в моем сердце все еще теплится слабая надежда. Помоги же мне, Асклепий! Говорят, ты врачуешь не только телесные, но и душевные раны. А шрам в моем сердце никак не хочет зарастать.

Вот я опять столкнулся на центральной площади с Федрой, в сопровождении служанки, возвращавшейся с никомидийского рынка.

Волосы — как грива вороной кобылы, стан гибкий, словно покачивающийся на ветру тростник, кожа белее пергамента, что за бешеные деньги привозят из-за моря Юлиану, и губы ярче самых алых маков. И, конечно, глаза. Они больше, чем на иконе с ликом Христородицы, что в Святой Софии вывесили галилеяне, — я тайком от Юлиана бегал на нее смотреть.

Я никогда не выдерживаю испытующего взгляда Федры. Ощущение такое, будто на тебя смотрят две баллисты, запускающие смертоносный заряд точно в душу. И никакой надежды увернуться.

Кстати, она все чаще стала оборачиваться в мою сторону. С чего бы это? Из жалости к неуклюжим попыткам привлечь ее внимание? А может, она насмехается над моей растерянностью при встрече? Или этот огонь во взоре — плод презрения, какое в силу вековых традиций испытывает свободнорожденный к вчерашнему рабу вроде меня? А между прочим, я ведь тоже родился свободным. И дар речи у меня пропадает лишь при виде Федры, а в остальное время стараниями тех же педагогов, что отточили ораторское искусство Юлиана, я сыплю шутками и глубокомысленными сентенциями не хуже записных демагогов с Форума. И некоторые мои высказывания становятся столь популярными, что даже местный комедиограф Полидор не постеснялся нагло спереть у меня пару удачных каламбуров. Да и вниманием нежных дев я с некоторых пор тоже не обижен. Так за что же меня презирать?