Артур Крупенин - Энигматист [Дело о Божьей Матери]

Стяжав очередную порцию аплодисментов, оратор покинул трибуну, уступив место очередному выступающему, чье имя объявил молодой человек с микрофоном в первом ряду.

На этот раз теологический спор вышел очным, а потому куда более острым и напряженным. Человек на трибуне начал свою речь с вопроса то ли к залу, то ли к самому себе:

— Чем православие лучше язычества? Тем более, что именно язычество исконно является для нашего народа Родной Верой, а православие не более чем импортный продукт. Ну кто сказал, что Бог один? И к чему вся эта болтовня про господство «христианского менталитета»? История показала, что менталитет у нас скорее языческий, чем христианский. Мы, как и наши предки, испытываем куда больший трепет, наблюдая силу огня, воды и ветра, чем глядя на православную икону. Так скажите же мне, братья, зачем нам иная вера кроме Истинной?

— Не смейте богохульствовать! — зычно заорал тучный господин, чьи соседи дружно поддержали его свистом и топотом. — Язычники спокон веку поклонялись стихиям. Но Природа — это еще не Бог!

— Опять эти кликуши, — сказал кто-то рядом.

— Русский народ — результат веры в Христа, — продолжал «забивать» выступающего господин с луженой глоткой. — Вспомните, что случилось в семнадцатом году, когда нас заставили верить в новых идолов. Мы лишились души, чуть было не утратили великую культуру и способность к состраданию…

— Целью христианизации было лишить славян исторической памяти! — сопротивлялся оратор.

— Без христианства не было бы России: ни Толстого, ни Достоевского, — продолжал громыхать апологет православия вместе с соратниками, пока к нему не подошли три крепких паренька в косоворотках с резиновыми дубинками в руках. Угроза силы оказалась действенным аргументом. Вся компания во главе с толстяком вскочила с мест и испуганно попятилась к дверям. Лишь один молодой человек попытался остаться на месте, но, получив удар по шее, тоже спешно ретировался.

— Христианство зиждется на послушании, а язычество — на силе! — торжествующе съязвил оратор.

Заседание клуба было объявлено закрытым, и публика стала расходиться. На выходе всем желающим выдавали буклет о деятельности «Союза родноверцев». Лучко взял два экземпляра. Пригодится.

По дороге в управление он забежал к Расторгуеву — хотел рассказать об увиденном в Балашихе и показать буклет, а заодно расспросить эксперта, нашел ли тот объяснение загадочным камням на поляне и странному рассказу деревенской бабы. Расторгуев выложил на стол стопку книг и тщательно протер очки.

— Начну по порядку. Думаю, твою поляну используют в качестве святилища.

— И какому же богу оно посвящено?

— Не знаю. Перуну, Мокоши, Даждьбогу, еще кому-нибудь. А может, всем сразу.

— Ясно. Ну а что скажешь про бесов, которые «пляшут и в ладони бьют»?

Эксперт придвинул ближе к носу постоянно соскальзывающие под собственной тяжестью очки и, подняв палец, важно изрек:

— Ритуалы.

— Ритуалы? Ну, например?

— Выбирай на вкус.

Расторгуев раскрыл антикварный справочник с описанием старинной забавы, когда изображающие русалок девки накануне Троицына дня бегали по полю, били в ладоши и, приговаривая «Бух! Бух! Соломенный дух!», пением увлекали в чащу парубков посмазливее, чтобы там «защекотать их до смерти». Затем капитан ознакомился с традициями праздника Ивана Купалы, с кострами и танцами на лесных полянах.

— Да, похоже. А о «Велесовой книге» ты что-нибудь слышал?

Эксперт выложил перед капитаном очередной том:

— Речь идет о деревянных дощечках, якобы созданных в девятом веке, затем на тысячу лет потерянных и наконец найденных русскими эмигрантами уже в двадцатом веке. На дощечках написаны предания о неизвестных доселе событиях славянской истории, случившихся с четвертого по девятый век.

— А из-за чего сыр-бор?

— Научное сообщество однозначно признало книгу грубой мистификацией, а неспециалисты уверовали в ее подлинность.

— Стало быть, фальшивка? Ясно. А про этих что скажешь? — Лучко ткнул пальцем в буклет «Союза родноверцев».

— Про «эсеров»?

— Каких еще, на хрен, «эсеров»?

— Так их называют представители других языческих культов, — с улыбкой сообщил Расторгуев. — Вот, держи.

Он протянул капитану увесистую папку с материалами о российских язычниках. Одобрительно присвистнув, Лучко поблагодарил эксперта, затолкал папку под мышку и засобирался на доклад к Деду.

Франческа Руффальди грациозно выпорхнула из такси и помахала рукой. Глеб вскочил со стула и замахал в ответ.

Они устроились на террасе, подставив лица косым лучам закатного солнца, самым выгодным образом подчеркивающего детали благородного рельефа средневековых мостовых, еще, казалось, помнивших цокот каблучков юной Екатерины Медичи, властную поступь вершившего судьбы флорентийцев Макиавелли и торопливый шаг до смерти напуганного инквизиторами Галилея.

Вместе с меню официант принес горячий хлеб, покрытый вышитой салфеткой. Франческа отломила кусок и, поднеся его к носу, закатила глаза. Этот жест, гораздо более подходящий пейзанке, чем графине, совершенно сразил Стольцева.

— У нас в Тоскане самый вкусный в мире хлеб. Кстати, Глеб, ты знаешь, что он не похож на тот, что едят в других районах Италии?

Конечно, Стольцев знал, что местные пекари исстари не используют соль. И прекрасно помнил строчки из Данте, навсегда высланного из Флоренции и сетовавшего на «соленый хлеб чужбины», с легкой руки русских переводчиков зачем-то переименованный в «горький». Все это он, разумеется, знал. Но отказать себе в удовольствии выслушать подробные объяснения Франчески не мог. Ее воркование убаюкивало и возбуждало одновременно.

Выпив кофе, они решили прогуляться по погружающимся в сумерки площадям.

— Так, значит, ты видишь образы каждый раз, когда чего-то коснешься?

Глеб покачал головой:

— Не совсем так. Мне нужно хотя бы минуту, чтобы настроиться на нужную волну.

— И как глубоко ты видишь? Часы, дни, месяцы?

— Годы. Многие годы.

— Даже не знаю, что и сказать. — Франческа окинула его изучающим взглядом. В тысячный раз со времени инцидента в каменоломне Глеб почувствовал себя зверем в зоопарке. «Контесса» тут же уловила эту перемену в его настроении. — Прости, этот разговор, кажется, не доставляет тебе особого удовольствия?

Энергично помотав головой, Глеб заставил себя улыбнуться как можно естественней:

— Нет, что ты. Спрашивай.

— А ты такой с детства? — уточнила Франческа с обезоруживающей непосредственностью.

Ему ничего не оставалось делать. Пришлось изложить всю историю с самого начала.

Франческа долго молчала, переваривая услышанное.