Артур Крупенин - Энигматист [Дело о Божьей Матери]

«Полна любовь как медом, так и желчью», — в сотый раз подтрунивает надо мной зануда Мардоний, прекрасно осведомленный о том, что происходит у меня в душе…

…Проходит еще немного времени, и вот в одно прекрасное праздничное утро — как сейчас помню, отмечали День Фиалок — я, в глубокой задумчивости гуляя по тенистому портику, совершенно неожиданно нос к носу сталкиваюсь с Федрой. По обыкновению залившись краской и утратив способность говорить, молча склоняюсь в учтивом поклоне, пряча выдающие чувства глаза.

— А я слышала, ты бываешь куда разговорчивее.

О боги! Она заговорила со мной! Заговорила первой!

Я в изумлении поднял голову и остолбенел. Вместо холодного надменного взгляда, что всегда чудился мне в этом божественном взоре, я вижу… слезы!

— Ноя думал…

Не дав мне договорить, Федра запечатала мой рот нежнейшим из поцелуев. Обезумев от страсти, я прижал ее к своей груди и не отпускал до тех пор, пока наши языки и губы не онемели от изнеможения. Сначала мы долго и жадно пили друг друга, словно истязаемые жарой путники, нашедшие спасительный ручеек в знойной пустыне. Потом мы еще дольше пили друг друга так, как это делают лесные пташки. Мелкими-мелкими глотками.

И ни на земле, ни на небе, ни даже в интермундиме, этом недоступном для смертных междумиръе, где, по словам всеведущего Эпикура, живут вечные боги, в тот момент не было и не могло быть никого счастливее меня…

…Наша жизнь бурлит. Сначала мы вместе с Юлианом в Никомидии тайком читаем и с жаром обсуждаем крамольные трактаты Либания в защиту эллинской веры и культуры. Затем едем в Пергам к Эдезию, дабы научиться у неоплатоников основам магии и постижению духовности посредством особых разновидностей экстаза. И хотя заветной цели, мы, к сожалению, не достигаем, сам процесс, детали которого мне придется целомудренно опустить, надолго западает в нашу память.

Наконец, мы отправляемся к еще одному наставнику — Максиму Эфесскому, в надежде освоить труднейшее искусство теургии, позволяющее, ни больше ни меньше, вызывать богов.

Как истинный учитель таинств, из тех, кого восторженные последователи с уважительным придыханием зовут мистагогами, он упорно и настойчиво вбивает в наши распухшие от наук головы труднопроизносимые заклинания и без конца заставляет повторять за ним диковинные движения и прыжки. Лишь когда мы назубок вызубрили тайные пасы и молитвы, Максим торжественно объявляет, что мы наконец готовы к священнодействию.

Наступает долгожданный момент, и каждый из нас, облачившись в белые одежды, выпивает по чаше какого-то омерзительного снадобья, судя по вкусу, настоянного на морской воде и птичьем помете, и, дрожа от волнения, приступает к инвокации.

К несчастью, выясняется, что боги показываются далеко не всем. Они во множестве милостиво являются Юлиану и категорически не желают общаться со мной. В то время как Юлиан ведет оживленные беседы с Аполлоном и видит его так же явственно, как Максима и меня, я лишь слышу шум в голове и, оставаясь трезвым, страдаю, словно от похмелья.

Наши увлекательные занятия науками прерваны страшным известием: несчастный Галл оказывается никудышным правителем, за что тайным повелением Констанция Августа беднягу без суда и следствия лишают жизни. Следующим в очереди Юлиан. Он — последний из оставшихся в живых претендентов на престол.

Даже прекрасно умеющий владеть собой Мардоний не может скрыть беспокойства. Мы почти не разговариваем и в глубине души ожидаем худшего.

Вместо смертного приговора из императорского дворца совершенно неожиданно приходит благая весть: стараниями бездетной Августы, симпатизирующей Юлиану, меч, нависший было над светлой головой моего благодетеля, на время отведен — нас ссылают в Афины.

Юлиан вне себя от радости. А я вне себя от горя. Ведь библиотека и, конечно, ее смотритель вместе со всей семьей остаются в Никомидии. В Афинах и своих книг полно…

Притворив дверь, Лучко еще раз перечитал объявление и отправился в комнату номер пять, где новичков записывали в секцию «русского боя».

Хорошенькая девушка с огромной косой цвета червонного золота оторвала глаза от компьютера и любезно поинтересовалась:

— Чем могу помочь?

— Мечтаю овладеть боевыми искусствами предков.

— Пожалуйста. У нас нет никаких возрастных ограничений.

— Вот и славно. А кто у вас тренер?

— Алексей Рябов.

— А поподробнее можно?

— Леша — кандидат в мастера спорта по фехтованию на саблях. Крупнейший специалист по древнерусской технике владения холодным оружием, — с гордостью сообщила девушка.

— Стало быть, дело свое знает?

— Да он самый лучший. Так вас записывать?

— Спасибо, я еще подумаю.

Разочарованная обладательница косы снова уткнулась в экран.

Узнав все, что нужно, и прихватив с собой распечатку с расписанием работы секции, капитан решил вернуться с подкреплением.

Добравшись до управления, Лучко проверил, есть ли у них что-то на Алексея Рябова. База данных никакой любопытной информации на этот счет не дала. Тем не менее капитан отправился к Деду и доложил о подозрительном тренере на Первомайской.

Генерал просветлел лицом:

— Думаешь, это он отметился в Кремле и Третьяковке?

— По описанию похож.

— Ладно. Возьми пару ребят покрепче и отправляйся к этому Рябову. Потолкуй, разузнай, что к чему. Только без пальбы, понял?

— Есть без пальбы.

— Есть что-нибудь от Стольцева?

— Во Флоренции по-прежнему затишье.

— Притаились, значит, поганцы?

Лучко улыбнулся нечаянной меткости выражения. Как в свое время объяснил ему Стольцев, это ругательство произошло от латинского слова, означавшего «язычник».

— Значит, так. Ждем еще трое суток. Если за это время ничего не произойдет, отзывай Стольцева домой. Не все коту масленица.

В вынужденном безделье была своя прелесть. Глеб целыми днями без всякой спешки наслаждался одним из красивейших городов мира, постигая всю глубину и мудрость итальянского выражения dolcefar niente, дословно означающего «сладкое ничегонеделание». Он с наслаждением посетил Уффицы, музей Барджелло, Палаццо Пити, вдоль и поперек исходил живописные улочки.

Вернувшись ранним вечером с одной из таких прогулок, Глеб остановился у киоска с прессой в вестибюле гостиницы. Заметив Стольцева, портье кивнул ему и махнул рукой в сторону дивана, с которого тотчас поднялись двое мужчин.

Высокий смуглый человек в строгом костюме, с узким лицом и тонкими, нервными губами представился комиссаром Скутти — сотрудником Центральной инспекции. Улыбчивый, вихрастый блондин назвался по-русски: