Фигль-Мигль - Эта страна

– Переночуем и уйдём, – говорит Расправа. – Дадите до Любочкина провожатого? – Он достаёт из внутреннего кармана куртки бумажник, из бумажника – несколько тысячерублёвых купюр и суёт их отмахивающемуся дяде Ване. – Бери, отец. Типа на общее дело.

В коммуне вопросы решались большинством голосов, это было важно: жить без вождя, без председателя. Деньги у Расправы взял и тут же припрятал Степан Пантелеевич. Отвести утром в Любочкино вызвался Леонид. Марью Петровну тут хорошо знали, на нежданных гостей смотрели смущённо, но доброжелательно.

Дядя Ваня, правоверный толстовец. (Пасовавшего перед любой грубой силой, что-то заставляло его раз за разом собирать и склеивать обломки, едва грубая сила отворачивалась.) Митя-большевик. (Самоубийца, пораженец, предатель дела революции. «Устал жить, а убивать легко».) И Митя-чемрек, которого называли так, чтобы не путать с Митей-большевиком, хотя, чуть ли не вдвое старше, он мог быть и Дмитрием. (Митя собственными глазами видел Алексея Щетинина, пророка чемреков, сватавшегося на правах живого бога к хлыстовской богородице и кончившего жизнь в сумасшедшем доме. Этот «большой мерзавец и замечательный человек» в Мережковском пробудил интерес к хлыстам, а в консисторию писал доносы на сектантов.) Анархисты. (Послушав которых Саша понял, что дело анарходвижения плохо: никогда они не выступят единым фронтом, эти рассветовцы, малатестовцы, кропоткинцы, пананархисты, биокосмисты, мистики и – путается всё в голове без шпаргалки – синтезаторы, воюющие из-за различий столь жгучих для них самих и не видных посторонним.) Леонид…

Тимирязев скую сельскохозяйственную академию закончил, между прочим, у Чаянова учился… Леониду Сашкин хутор не стоял ли костью в горле? Коммуна сосредоточила в себе всё, чего он не терпел: безначалие, непротивление, религиозные искания, – но оставался он здесь не только потому, что в любом другом месте его вряд ли бы приняли.

На кого ни взгляни – щепка от эпохи, люди, которым некуда идти. Но в них было достоинство.

Только с утра умылись, подкрепились и собрались в путь-дорогу, как с воплем «Мужики идут!» вбежали дозорные, и коммунары, признающие насилие, стали хвататься за ножи и палки, а непризнаю щие – за посуду. Саша посмотрел на полковника Татева, который спокойно допивал чай, и вышел вслед за всеми.

Мужиков было пятеро, они стояли молча, смирно. Доцент Энгельгардт потихоньку оглядел делегацию: вполне себе генофонд. Вид немножко… простите, пожалуйста… звероватый, но то же городской человек XXI века скажет про любого дядю с бородой, устрашающим объёмом шеи и в кирзовых сапогах. (Ещё раз спасибо Министерству обороны.) Меховые шапки по ещё осенней погоде его удивили, но не встревожили: крестьяне любят держать голову в тепле, и на исторических фотографиях это так, и в литературных описаниях. От генофонда многосоставно и густо пахло – ну что ж такого, это деревня, почва, коровы и лошади, дёготь… смазные сапоги… и, в конце концов, запахи переполненного вагона метро неприятнее. Мужиков было пятеро, они стояли молча, спокойно – парламентёры до той минуты, когда что-то пойдёт не так.

– Чего надо? – спросил Леонид, перехватывая топор поудобнее.

– К новым пришли, к начальникам, – ответили ему вразнобой. – Топорик-то убери от греха.

Леонид оглянулся на Расправу. Тот кивнул, вышел вперёд.

– Ну?

– Пусть Василий Иванович заберёт нас к себе наконец. Жизни нет.

– А я тут при чём? К Василию Ивановичу и идите.

Мужики переглянулись.

– Неловко нам самим, – сказал самый бойкий. – Малость его вчера обидели, осерчал. Не станет разговаривать.

И делегаты, помявшись, сняли шапки.

Каким чудо-ветром – не цифровым же? – разносятся в таких местах новости? (Вестям подводы не нужно.) Пошли в Любочкино, пришли на Сашкин хутор, продрали с утра глаза – а все окрестные деревни, пять или сколько их там, уже знают, и кто они такие, и где их искать – и о том, что случилось с их машиной, не могут не знать наглоглазые посланцы, но смотрят при этом невинно и с надеждой… к Василию Ивановичу им самим, значит, неловко, а к полковнику Татеву – ловко… будем надеяться, полковник Татев сейчас выйдет и скажет нахалюгам, что думает.

– Опять пешком? Не пойду.

– Зачем пешком, гражданин полковник? Вот лошадки.

– Это что, подвода?.. До трассы потом отвезёте?

– Да Господи!

– Прогулялись? – хмуро спросил Василий Иванович. – Нервы успокоили? – Он перевёл взгляд на топтавшихся на пороге мужиков из трофимковской делегации. – А вас сюда кто звал? – Мужиков как вет ром сдуло. Он вгляделся в тень за спиной Расправы. – Машка! Ты, что ли?

– Вроде как я. Василий Иванович, деда не видели?

– И этот полез, старый пень. Куда полез? Не видел.

Василий Иванович завтракал в одиночестве и сейчас был похож на партизанского командира. (Суровый такой и в явно затруднительной ситуации – каратели наступают на партизанский край.) О мужиках он многое имел сказать («Они как говорят? Ты нас не трогай, и мы не тронем. И что? А то, что брешут!»), но говорил это почти со смехом. Не доверял он им ни на грош («Мы, говорят, во всё верим: и в Бога, и в чёрта, и в советскую власть»), в глаза назвал сбродом – и при том не сделал малейшей попытки увернуться от ответственности за этот сброд. Свалилась вот ещё такая – не первая, не последняя – забота. Что уж тут.

– Казаров!!

– Чего кричите, Василий Иванович?

– Бензин у нас есть? Люди поели? Собирайтесь, поедете.

Щёки и нос у Василия Ивановича багровые, голос сиплый, речь и повадка ужасны – а ещё Василий Иванович хапуга и взяточник, – а вот скомандуй он «в ружьё», доцент Энгельгардт первый подскочит со всей готовностью.

– Пожалуй, и нам пора, – говорит полковник Татев. – Карета там в тыкву не превратилась?

– Как это пора? А деда искать?

– Не бойся, займёмся твоим дедом, – говорит Расправа Марье Петровне.

– Кто у нас альфа-самец? – вопрошает полковник с комическим воодушевлением. – Расправа у нас альфа-самец!

– Слова правильные, – говорит Расправа, – а тон как-то не очень.

Марья Петровна хмурится.

– Ты что, серьёзно? Вот так возьмёшь и уедешь?

– Сперва попрощаюсь.

– …

– Это мещанский бытовой взгляд. А ты посмотри государственно. С высоты стратегического бомбардировщика.

– …

– Маш, не дуйся. Давай со мной в город. Разберутся здесь как-нибудь. – Полковник суёт руку в карман, нащупывает начальные такты мелодии «Время, вперёд». – О, заработал. – Достаёт телефон, глядит на высветившийся номер. – И до чего некстати. Слушаю, товарищ генерал!

С телефоном в руке он выходит на улицу.

– Живёте полной грудью, – довольно говорит Василий Иванович. Марья Петровна, Расправа и Саша смотрят друг на друга.