Фигль-Мигль - Эта страна

– Почему, когда я говорю, никто меня не слушает!

– Потому что говорить в вашем положении нужно как можно меньше. Успокойтесь, я что-нибудь придумаю.

Раз уж берёшься презирать людей, начинай с себя, думает про специалиста Биркин. Ему страшно, ему противно, у него сухо во рту, а в голове неотрывно вертится мысль о лошадке, которую продолжает требовать дочь, – если Господь изъемлет его из когтей чудовища в пёстром свитерке, он купит ей столько лошадок, чтобы смогла ездить цугом. Он готов стать лошадкой сам.

– Я его сгною, – говорит специалист убеждённо и тихо. – Участковым на Камчатку поедет, под суд пойдёт. Не на того напал. Он думает, что за ним система. Это за мной система. У этой страны есть хозяева. – Он говорит всё быстрее, и чем быстрее, тем тише и нечленораздельнее, так что ухо выхватывает только отдельные слова, то «недоумки с Лубянки», а то «транснациональный интерес».

«А ты будешь меня слушаться, – добавляют его глаза. – Я могу превратить твою жизнь в ад».

– Да, – говорит Игорь Львович, переводя взгляд на аккуратные пухлые ручки специалиста. До этого момента он не подозревал, до какой степени – и как нецивилизованно – можно ненавидеть. – Да.

Покидая Филькин, Саша не был уверен, что он его действительно покинет. В определённом смысле он уже прибыл на конечную, оставалось лишь умереть и быть похороненным на местном кладбище – быть может, старом, тенистом. Или отряд спецназа ( тяжёлые , как называет их полковник) тормознёт их машину на выезде из города, и следующая жизнь, которая после этого начнётся, сделает бессмысленными волнения настоящей. Когда его, Сашу, террориста и агента сил зла, будут уводить в наручниках, он наберётся сил и скажет Расправе… бедный, бедный… сидит хмуро за рулём, и даже спина хмурая… скажет Расправе, что ему очень жаль.

Саша чувствовал личную ответственность за то, что у Расправы не сложилось. Отдать деньги в руки наркомафии – это было выше его сил, но отдать их государству за спиной у человека, который был к нему так добр, а теперь едет несолоно хлебавши за выволочкой от своих ужасных хозяев – едва ли лучше. Да и не было у доцента Энгельгардта уверенности, что грязные миллионы попадут в итоге к государству. У полковника Татева при себе были только саквояж и сумка с ноутбуком, и Саша скорее откусил бы язык, чем стал вслух интересоваться судьбой клетчатого баула. Он пообещал, что обо всём забудет. Он намеревался забыть – хотя бы не раскрывать рта и по возможности не думать. Нужно будет уйти из соцсетей: в «Фейсбуке» не думаешь, что пишешь, это как понос.

Они проехали мимо центрального парка ( сад , вспоминает Саша, чтобы не как в NY) и повернули по холму вверх. Непоздний вечер уже почернел, и стены особняков размыто просияли сквозь тьму.

– Тормози, – неожиданно сказал полковник. – Подождите десять минут.

Саша всполошился.

– Ты к Марье Петровне? Я тоже пойду.

– Ну какого чёрта мне идти к Марье Петровне? Я и не знал, что она здесь живёт.

Почти со злобой Татев выбрался из машины и захромал назад. Доцент Энгельгардт похлопал глазами.

– Что это с ним?

– Не знаю и знать не хочу. Может, от начальства прилетело.

– …А тебе сильно прилетит?

Расправа хмыкнул.

– Да ладно, справимся. Будем работать побольше, кушать поменьше…

Он полез в карман за салфетками и стал медленно протирать руки и руль.

– Вот так всегда, где большие деньги. Кому-то их не хватает.

– Ну что ты реально знаешь о больших деньгах?

«Попал кадилом в рыло».

– Всё, что нужно, чтобы из-за них не подохнуть.

Возвращаясь, Олег Татев говорит по телефону, и Саша слышит обрывок разговора: «…Это ты у меня спрашиваешь? ты разве не знаешь? Я думал, все знают. Я не делаю женщинам подарков. Я им плачу».

– Сослуживец, – объясняет он, убирая трубку в карман. – Спрашивает, что девушке подарить: машину или брюлики. Ты бы что подарил, Расправа? Камень на шею?

Саша сидит в мягком тёплом сумраке, а сумрак движется сквозь холодную тьму. Всё, что осталось за пределами машины, кажется враждебным и мёртвым, а всё, что есть живого, собрано здесь, внутри. Эти двое ему не друзья, между прочим, одному он не может смотреть в глаза, другому – боится, но любит их как дорогих, давних друзей, которые были с ним до и будут после, в первом классе и на похоронах. Огни, отражённый свет водой бегут по стёклам.

– Я влюблён в фотографию, – говорит Саша. – Опрятно, дёшево и романтично.

Полковник Татев оборачивается.

– Покажи.

– У меня нет.

– То есть как?

Да, вот так: ни в телефоне, ни в ноутбуке, ни в серебряной рамке. Что-то, судорожно хватаясь, держишь при себе, но не на кармане: образ женщины, например, которая прошла по улице за стеклом кафе, её фотографию, которую невозможно показать, переслать, размножить.

– У меня будет очень красивая безответная любовь, – говорит Саша и начинает смеяться, чувствуя, что наконец-то избавился от Филькина – даже столичная ночная жизнь не понадобилась. Столичная ночная жизнь. Она ещё встанет ему боком.

– Тебе пойдёт, – говорит полковник, тоже смеясь. – Это женщине безответная любовь не к лицу.

– Женщине любовь вообще не к лицу.

– Женщине к лицу, когда её любят.

– Совсем как родине, – говорит Саша, отсмеявшись. – Я, кажется, тоже принял судьбу. Но учти, Олег: сегодня-то я точно демобилизуюсь. Или дезертирую. Называй как хочешь.

– До чего же ты глуп, – сквозь зубы говорит Расправа.

– Он не глупый, – поправляет полковник. – Прос то ему нужен кто-то, за кем он мог бы пойти с чистой совестью.

– Я и говорю. Почему он выбрал для этой цели тебя?

– Саш, ты почему меня выбрал?

– Ничего подобного. Я выбрал не тебя, а дядю Мишу.

– Кого?.. Ах, этот-то… Не слишком для меня лестно, но я никому не скажу. Это всё равно, за кем ты пойдёшь. Лишь бы в правильном направлении.

Доцент Энгельгардт собрался ответить, но понял, что сказать ему нечего.

Действительно, чему он за этот месяц научился? Ничему такому, чего бы не знал с детства. Люби не требуя. Работай честно. Не лги хотя бы себе. Не предавай хотя бы друзей. Мой руки. Не позорь страну.

И если у тебя есть ордена-медали – надевай их к празднику.