Фигль-Мигль - Эта страна

– Откуда такая уверенность? С чьих слов вы знаете, что это жандармский полковник?

– А что, непохож?

– Давайте будем решать наши проблемы в какой-то очерёдности! – взывает Посошков. – Сперва касса и фон Плау, затем – жандармы и Лихач!

– А если это взаимосвязано? Если это заговор? Почему ГПУ не может сговориться с ГБ, они же признали себя правопреемниками?

Это высказанное наконец вслух подозрение давно тревожит умы. Коалиция ГПУ с ФСБ выглядит не удивительнее коалиции ГПУ с ПСР и межпартийной БО. Вацлав говорил, что это сотрудничество конкретных людей, а не союз ведомств, а они кивали и соглашались, – но, может быть, и у ФСБ есть конкретные люди? Стороны признали, что отброшены во времена до октября семнадцатого года, в ту альтернативную историю, где эсеры уже не составляют большинство в Учредительном собрании, и поэтому для них мрачную тоже.

– За фон Плау поручился Вацлав.

– А кто поручится за Вацлава?

– Довольно, – говорит Посошков. – Мы опять начинаем подозревать и обвинять друг друга. Это то, на что ставят наши враги.

– Ах вот на что ты поставил, – говорит дядя Миша Кошкину. – На диктатуру.

– Сейчас и необходима диктатура.

– Вот и Корнилов так решил. Но у Корнилова была армия.

– Потом это будет преобразовано в диктатуру пролетариата. Мирным путём.

– Ну спасибо, что не в диктатуру сердца.

– …

– Я отказываюсь понимать, как ты мирным путём проведёшь национализацию. И где возьмёшь для своей диктатуры пролетариат.

– Если пролетариат изменился, это не значит, что он исчез. Вокруг посмотрите. Что вы увидите?

– Марксизм – дело творческое, – говорит дядя Миша. – Но не знал, что настолько.

– Вы увидите пять сотен или пять тысяч мерзавцев, каждый с пятью иностранными паспортами в кармане, и, через пропасть от них, всех остальных, которых эти мерзавцы сперва ограбили, а теперь обкрадывают. Когда народ и государство придут, чтобы вернуть своё, кто встанет на защиту пяти тысяч против десятков миллионов? Наша задача не в том, чтобы выпотрошить подушки у мелкой буржуазии или сейфы – у средней. И широкие слои будут ликовать. И вы будете ликовать. Потому что в итоге получите сильную, сложную и процветающую Россию.

– Я только боюсь, что на каком-то этапе ты решишь пожертвовать сложностью.

– Вы считаете, что люди ничему не учатся?

– На тридцать четвёртую комнату смотрю и думаю, что нет. Или взять нынешних – тоже словно прямиком из «великого марта». Пусть Россия будет величиной с пятак, лишь бы демократическая.

– Но сами вы научились. Я научился. Этот нынешний полковник учится, хотя и делает вид, что валяет дурака.

– И вот так, втроём, мы совершим Восемнадцатое брюмера. Тре бьен. Бонопарт-то у тебя на примете есть?

– Пусть этот сидит, который сейчас. Людям нравится.

– …Говорят, Сталин воскрес.

– Михаил Алексеевич… С каких пор вы прислушиваетесь к тому, что говорят на базарах?

– Но ты, голубчик, сам получал сводки со всех базаров.

– Это совсем другое. Я и сейчас их получаю. Я знаю, о чём говорят. Но не всему верю.

– И почему ты не веришь именно этому?

– …

– …

– Давно хотел спросить, почему вы тогда не эмигрировали.

– Сперва чувствовал себя слишком виноватым. Потом не стало возможности. Конечно, если бы я на тот момент оказался, как Маклаков, за границей, то вряд ли бы вернулся.

– За кордоном многие прозрели.

– Не так, как ты думаешь, голубчик. Есть негодность идей, а есть негодность лиц. Ставишь либо на тех, с кем идти вместе нельзя, либо на тех, кто не выиграет. Тут либо против совести, либо против здравого смысла…Что уж теперь-то вспоминать.

– Да, – говорит Кошкин и улыбается. – Теперь речь о будущем, а не о прошлом.

От денег под кроватью шёл ровный, зловещий жар: Саша чувствовал его сквозь кровать и клеёнку баула. Шестого ноября он решил, что пара дней истекли (он просто не выдержит ещё одной такой ночи), встретился с полковником Татевым и, как он думал, аккуратно, навёл разговор на Казарова. (Как там Василий Иванович, интересно? А доктор Старцев? А что с Казаровым?)

– Казарова задержали.

– За что?

– Паспорт себе фальшивый покупал. Что примечательно, обычный.

– Не всем нужны фальшивые загранпаспорта.

– Я имел в виду паспорт с нормальной датой рождения – как у тебя, у меня. Многие воскрешённые стали скрывать, что они воскрешённые, понимаешь?

– …

– Зачем тебе Казаров?

«Хочу, чтобы забрал свои деньги и исчез».

– Олег, а ты не мог бы… Пусть его под подписку выпустят.

– Ну вот ещё.

– …И что он говорит? Зачем ему такой паспорт?

– Чтобы не косились. Чтобы на въезд в Москву ограничения сняли.

– Зачем ему в Москву?

– В Москву нужно всем, – сердито говорит полковник. – Кроме питерского снобья и отдельных провинциальных дур.

– …Ты в порядке?

– Нет. Спасибо, что спросил.

– …

– Время он неудачно выбрал. Пару недель назад никто бы ухом не повёл, а теперь попадёт наш Казаров под реализацию. За участие в террористической деятельности.

– Подожди-ка. – И Саша стал разуваться.

– «Разыгралась музычка на поле чудес. Я танцую в блузочке, а могу и без»… – Полковник перестаёт напевать. – И ты считаешь, что это стриптиз? Это не стриптиз. Это всё кривлячество. Или кривляйство?

– Кривляние.

– Почему нельзя сказать, как я хочу? Что это?

– Список членов межпартийной Боевой организации. Мне это дал человек из ЦК партии эсеров. Видишь? Казарова здесь нет. Господи, ну какое он может иметь отношение к БО? Ты же видел, он почти всё время с Василием Ивановичем. Его Василий Иванович устраивает больше, чем какое-либо народовластие. Олег, сделай что-нибудь.

– Что-нибудь?.. Сейчас сделаем. Присядь-ка. Погляди на меня.

– …

– И теперь расскажи, что случилось.

Каждый надеется встретить такого замечательного собеседника, который приласкает и спросит: что с тобой, любимиче? – и ты скажешь: долго рассказывать, а он скажет: я никуда не тороплюсь, и тогда ты расскажешь, а он выслушает и потом скажет, что делать.

– Я не могу рассказать, – прошептал доцент Энгельгардт. – Это слишком глупо. Я лучше покажу. Ты можешь прямо сейчас со мной поехать?

Полковник Татев улыбнулся, увидев, куда они приехали, и Саша истолковал эту улыбку превратно. Ему стало неловко – но не за бедный деревянный дом и не за себя. «Как Москва-то людей ссучивает в духовном плане», – привычно подумал он.

– Соседей знаешь?

– Только одного. – «Будь он неладен» .

– Ну веди, показывай.

– …

– …

– Ты не мог бы это забрать?

– Я?

– Мне даже всё равно, что ты с ними сделаешь. Я буду молчать.

– Молчи, но не сейчас.

Выслушивая Сашин отчёт, полковник не может не вспомнить ночь, которую провёл у Климовой, и как они перебирали различные версии грабежа и пропажи, до смерти напуганные перспективой говорить о самих себе. Деревянные жалюзи на окне кухни были опущены, но не закрыты, и между светлых планок сквозила чёрная ночь с невидимыми фонарями и затаившейся в проулке машиной ППС, – всё это время, и ещё два дня, деньги мафии лежали под съёмной кроватью несчастного питерского доцента. Который сейчас, не в состоянии ни сидеть, ни стоять, подошёл к окну и сразу же отшатнулся.