Александр Бушков - Меж трех времен

— Ну, это просто… Это копейки Дмитрия Иоанновича… то есть Лжедмитрия. Либо шестьсот пятый, либо шестьсот шестой — в другие годы они уже не чеканились, он и просидел-то на троне полгода… А это — двойной денарий Сигизмунда Третьего. Речь Посполитая, так называемая литовская чеканка. Год…

— Да тут написано, — сказал Мокин. — Шестьсот седьмой. Могла эта монета после эмиссии в сжатые сроки оказаться в России?

— Запросто, — кивнул Кузьминкин. — Уж простите за ненаучный термин… Началось Смутное время, на Русь хлынула масса поляков, у них, естественно, завалялись в карманах деньги своей страны, вполне возможно, и купец завез…

— По мне, вы вроде бы что-то недоговариваете… — Мокин впился в него отнюдь не простецким взглядом.

— Сдается мне, это новоделы, — сказал Кузьминкин. — Никак им не может оказаться триста девяносто лет…

— А если лежали в земле в виде клада? Надежно упакованные, герметично заделанные?

— Все равно, — решительно сказал Кузьминкин. — Очень может быть, это и серебро…

— А вы проверьте. Можете?

— Моментально, — браво ответил Кузьминкин.

Достал из стола аптечный пузырек с прозрачной жидкостью, взглядом спросил разрешения и, увидев кивок, капнул на одну из копеек и сигизмундовский грош, присмотрелся к результатам, привычно протер монеты тряпочкой. Юля таращилась на него завороженно, как на волшебника. Стараясь произвести впечатление скорее на нее, Кузьминкин сказал:

— Копейки, несомненно, серебряные, как им и полагается… Двуденар похуже, это биллон — иными словами, к серебру примешано изрядное количество совершенно неблагородных металлов, в общем, именно такими были оригиналы, и все равно… Новоделы.

— Как вы это определяете? — спросил Мокин.

— Признаться честно, не могу объяснить. Я просто вижу, что это серебро и биллон, но тем не менее монеты — явные новоделы. Вижу — и все. Если…

— Да что вы, меня такой ответ полностью устраивает, — поднял ладонь Мокин с чрезвычайно довольным видом. Похлопал себя по нагрудному карману. — У меня тут есть московская экспертиза, ничуть не расходящаяся с вашим заключением. Разница только в том, что они делали спектральный анализ, или как там он называется…

— Радиоуглеродный, наверное?

— Да, как раз это слово… От роду тем двум монетам было года полтора. Поскольку от этих они ничуть не отличались по внешним признакам, словно выскочили из-под одного штемпеля, делаем логический вывод: этим тоже года полтора. Новоделы, как вы их обзываете на ученом жаргоне.

Странно, но он не казался раздосадованным. Кузьминкин осторожно спросил:

— Вам их что, за настоящие продали?

— Не совсем, — загадочно ответил Мокин.

— Только предлагают?

— Да нет… Знаете, по-моему, можно еще по рюмочке, не похоже, чтобы вы теряли ориентацию или соображение… — На сей раз Мокин наполнил чарочки до краев. — Поехали! Про эти монеты мы пока что забудем, вернемся к Александру Второму Освободителю… Как по-вашему, можно сказать, что эти времена, начиная с шестидесятых годов прошлого века, практически самые спокойные и привлекательные для обитания в истории дореволюционной России?

— Определенно, — кивнул Кузьминкин. — Все, правда, зависит от точки зрения. Боюсь, крестьянам в Центральной России, вообще народу бедному не так уж и весело жилось…

— Ну, а всем остальным?

— Гораздо лучше… Во-первых, развивался капитализм. Во-вторых, не было прежнего произвола и тиранства. Чтобы попасть в крупные неприятности с властью, следовало очень постараться. Если вы не народник и пропагандой не занимаетесь, опасаться, в общем, нечего. В противном случае… Тут и положение не могло уберечь. Был такой курьез: молодая супруга брата известного миллионщика Рябушинского начала раздавать крестьянам листовки. В толк не возьму, что нашло на урожденную дворянку. Неприятности были серьезные, едва отстояла родня… А что касается финансов и промышленности…

— Это-то я знаю, — перебил Мокин. — И вас читал, и много чего еще. Вы мне лучше подробно растолкуйте некоторые другие аспекты… Чисто бытового плана. Или… Лучше я вам дам конкретное задание. Предположим, мы с вами вдруг попали год в восемьсот семидесятый. Трудно нам будет легализоваться, не привлекая особого внимания?

— Вы серьезно?

— Абсолютно, — сказал Мокин. — Паспорта там были, насколько я знаю, но несерьезные какие-то по нынешним меркам. Давайте прокачаем такой вариант. Я

— американец или там аргентинец. Потомок эмигрантов из России. Помотался по свету, накопил деньжат, научился болтать по-русски — и решил переехать в Российскую империю. Приехал туда с чистыми аргентинскими бумагами, с золотишком… виза нужна?

— В нашем сегодняшнем понимании — нет. Приезжаете, регистрируетесь и живете, пока не надоест. Заводите фабрики, поместья покупаете, коли охота…

— Секретные службы проверять меня будут?

— Вряд ли начнут без конкретного компромата, без запросов от полиции соответствующей страны. Пока не оказались замешаны в чем-то противозаконном, живите хоть сто лет.

— А если я гдето в Южной Африке раздобыл бриллиантов и начал продавать?

— Да ради бога. Если они в розыске не числятся. — Кузьминкин торопливо добавил: — Конечно, возможны всякие случайности, но не они делают погоду…

— И чтобы поехать в США не нужно никакой визы?

— Ничего, никаких бумажек. Тогда еще не ввели иммиграционное законодательство, наоборот, были заинтересованы, чтобы к ним съезжался народ со всего света, а уж если вы с деньгами — кум королю…

— Господи, вот были времена… — с чувством сказал Мокин.

— Да уж. Конечно, если у вас есть деньги…

— Короче говоря, приезжаешь с надежными бумагами и мешком алмазов — и все дороги перед тобой открыты, а угроза разоблачения ничтожная?

— Ну, если не забавляться посреди Невского проспекта с японским магнитофоном или видеокамерой…

— Давайте выпьем, — Мокин, впервые показав некую суетливость, наполнил чарки. — Все сходится. Бог ты мой, даже голова кружится.

Кузьминкин, уже ощущая легкое кружение головы от хорошего коньяка, рассмеялся:

— Конечно, если у вас есть машина времени, нацеленная на времена государя-освободителя…

— А если — есть? — наклонился к нему Мокин.

— Шутите?

— Ни капли.

Он не походил сейчас на прежнего простоватого весельчака — глаза сверлили, как два буравчика, лицо словно бы стянуло в жесткой гримасе. После напряженного молчания Мокин произнес так, что у историка в буквальном смысле мороз прошел по коже:

— Милейший мой Аркадий Сергеевич, то мы все смеялись, а теперь давайте похмуримся… Так уж во всем мире повелось: если платят приличные деньги, то и отработать требуют на совесть. Если хоть словечко из наших ученых разговоров уплывет на сторону — вы у меня сам поплывете по Шантаре к Северному Ледовитому без спасательного круга… Уяснили?