Петр Ингвин - Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой [AT, с илл.]

«Плохо!» — закричал добрый волшебник.

«Хорошо!» — закричал злой.

В споре, кто более прав, они бросились друг на друга с кулаками… Но только в придуманных сказках добро всегда побеждает зло, на деле все очень переплетено и непонятно. Так получилось и на этот раз: оба старавшихся ради Васи драчуна вдруг провалились друг в друга, как в зеркальное отображение. И исчезли. Оба. Не стало больше ни доброго волшебника, ни злого.

Васю это совсем не опечалило. Наоборот. Он увидел, что все хорошее хорошо только с одной стороны, а с другой плохо. А плохое когда-то или для кого-то хорошо. А главное — все, что могли сделать волшебники, могли и Вася со своими родителями, если бы не стали ждать помощи от не пойми кого, а собрались бы, встали, взяли и сделали. Правильно?

Но тогда — какие же это волшебники, те, что притворяются ими? И зачем они тогда нужны?

«Сказок нет! — говорил с тех пор Вася. — Только мы сами делаем свою жизнь сказкой».

«А волшебников? Добрых и злых? Тоже нет?» — удивлялись взрослые, по привычке надеясь на скорое прибытие голубого вертолета с эскимо и решением прочих проблем.

«Тоже нет!» — говорил Вася.

И загадочно улыбался. Глупые взрослые. Не понимают самого простого: мы все — волшебники. Иногда — злые, чаще — добрые. Совсем не сказочные волшебники.

Обычные.

Тишина длилась еще минуту после того, как я закончил. Нет слов — лучшая похвала.

Сначала дядя Люсик почесал затылок, что сиял нарождавшейся лысиной, как луна в редколесье, теперь задумчиво скреб подбородок:

— Очень неплохо. Даже хорошо. Вот только имя… Твой герой почему-то мальчик, это неправильно. Есть непонятные слова. Впрочем, ангелу это простительно. В общем отлично. Дуализм, переплетение смыслов, глубина… и… нам с тобой надо поговорить, Чапа. Зайди ко мне после занятия. Кто остался? Тома, прошу.

Под впечатлением от моего рассказа народ с вскинул глаза на Тому: что второй ангел отчебучит? Это ж так здорово — безнаказанно слушать ангелов, если слушать их, вообще-то, запрещено. Но тут вам не там. Как я уже понял, красиво обойти закон — любимая забава местных.

Некоторые даже переползли поближе. Часовой в башенке изумленно повернулся: что происходит? Заговор? Назревающий мятеж? Секреты от власти ни при каком режиме не поощряются ни в одном государстве: ни при монархии, ни при видимости демократии. Третьего ни дано, ведь анархия — не власть, секретствуй хоть до посинения.

Заметив среди нас папринция, стражник с облегчением вернул орлиный взор в зазаборную даль.

Тома кашлянула в кулак, спина выпрямилась, глаза брызнули яркими лучиками.

— Сказание житейское о сестрице Алё… нет, просто сказание.

…Жили-были сестричка и… еще сестричка. Две жили сестрички. Одна звалась Василиса Прекрасная — не было краше нее на свете. Другая — Василиса Премудрая, потому что красотой не вышла, а замуж хотелось. Взбрело однажды Прекрасной из лужицы напиться.

— Не пей, сестрица, — взмолилась Премудрая, — козле… кхм, телочкой станешь!

Не послушалась Прекрасная, выпила мутной водицы через тростиночку. Взвеселилась, влезла на стожок и давай срамные танцы танцевать, лифчиком белы облака разгонять. И обратилась в натуральную телочку. Залилась Премудрая слезами, села под стожок, плачет, а телочка возле нее скачет.

В ту пору ехал мимо купец на мерине вороном, многосильном, немецких кровей.

— О чем, красна девица, плачешь?

Рассказала Премудрая про беду.

— Поди за ме… бери меня в мужья, — говорит купец. — Будешь ходить в золоте-серебре. И телочка будет жить с нами.

Василиса Премудрая подумала-подумала да взяла купца. Переехала она в его хоромы, стали они жить-поживать, и телочка с ними живет, ест-пьет с Премудрой из одной чашки, спит в одной постели.

Напрягло это Премудрую. Но она же премудрая. Думает:

«Это ж сестрица моя, хоть и телочка. Пропадет без меня совсем. Негоже ее в беде оставлять».

Однажды приходит она с работы не вовремя, а купец телочку в упряжь кожаную запряг, скачет на ней верхом, измывается и кнутом дубасит то промеж копыт, то промеж рогов. Воет телочка, стонет, кричит криком нечеловеческим. Да не отпускает ее купец, издевается всякими способами над бедной сестрицею безответною. Не выдержала Премудрая, взяла купца, привязала на шею камень и бросила в воду. А телочка перекинулась три раза через голову… потом еще попрыгала по-всякому… в общем, допрыгалась. Ушла в дикий лес, нашла себе сначала осла, потом бобра, да смотрела, как они, тоже напившись водицы мутной, день-деньской друг дружку мутузят. Видит Премудрая: не стать уж сестрице человеком. Вызвала она ведьму звездопогонную и отправила телочку на ферму, где таких холят, поят, доят да стригут. Стала Премудрая одна жить в хоромах купца, принимая то жнеца, то кузнеца, тут и сказочке конец, а кто слушал — молодец.

— На ходу сочинила? — понял дядя Люсик, меняя одно опорное колено на второе.

— Ага.

От жара Томиных щек плавился воздух, она не знала, куда деть глаза.

— А где борьба добра со злом? — вцепилась внимательно выслушавшая и словно бы оскорбленная в лучших чувствах Варвара.

— Разве так надо было? Я думала бобра с ослом…

— Тома, я вас умоляю, перестаньте этих детских глупостей, это не смешно и заезжено. Я считаю задание выполненным. Кто скажет, о чем сказка ангела?

Сразу несколько девчонок выкрикнули:

— О любви и предательстве.

— А в категориях добра и зла? Кто сформулирует?

Подала голос Глафира:

— Не делай добра, не получишь зла.

— В основе правильно, но абсолютно некорректно, — отбрил дядя Люсик. — Как сказать то же самое, но по-другому, в другой плоскости?

— Добро наказуемо, — вкинула Аглая.

— Наказанное добро поощряемо, — добавила Феодора.

— Все к лучшему, — обобщила Карина.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — уточнила Зарина.

— Все относительно, — для кучи внес я свою лепту.

— Добро должно быть с кулаками, — считая, что тоже к месту, вставил кто-то из мелких.

Мелкими я величаю всех, кто хоть чуточку младше меня. Как москвичи говорят «Понаехали» любому, кто прибыл в столицу на минуту позже.

— Воспринимаемое добром не всегда добро, — красиво выправила первую мысль Глафира, — а казавшееся злом иногда благо.

— Нельзя поддаваться кажущимся добром сиюминутным желаниям, которые издали есть зло, — добавила очередная едва перевалившая тринадцатилетие козявка.

— Достаточно, — прекратил прения папринций. Его собственной версии так и не прозвучало, мысли были где-то далеко. Он встал. — Вы хорошо поработали. Главное, чем мы сегодня занимались — учились думать. Кто насколько и в правильном ли направлении — покажет время. Все свободны. Двадцать минут личного времени и отбой.