Андрей Лазарчук - Стальная метель

Завтра предстоит тяжёлый день, многие умрут. Значит, так надо.

Подошла Ягмара, держа в охапке толстую связку стрел — больше дюжины дюжин. У всех были красные оперения.

— Вот, — сказала она. — Больше не могу… да и не надо, наверное. Стреляйте без боязни. Мы будем падать, кони будут падать — но никто не умрёт. У нас такие же…

— Это ты хорошо придумала.

Она не ответила. Посмотрела куда-то в сторону.

— Пойду займусь с Горо. Вы спите. Когда надо будет, я разбужу.

Солак-кенз закрыл глаза и увидел весеннюю степь. Где-то вдали стоял шатёр, синий с золотом, и к нему он летел — но не на коне, а просто по воздуху, раскинув руки…

Перед рассветом Акболат вывел своё войско. Вечером подъехал ещё один отряд, сорок человек крестьян — наверное, из тех, кто недавно осаждал Тикр и теперь по совести или из страха искупал свою вину, в общем-то, невольную. Акболат в первую очередь осмотрел коней и понял, что этим людям лучше биться пешими. Впрочем, сами парни были крепкие, на ком-то прадедовский доспех, наспех протёртый маслом, у большинства на груди и плечах закреплены толстые дубовые доски. Почти все вооружены рогатинами — с такими хорошо ходить на медведя или кабана, — лишь трое имели хорошие луки и полные короба стрел. Натаскивать их так, как он натаскивал своих ополченцев, уже не было ни времени, ни сил, и он ещё засветло отправил их далеко на правый край, где в обрыве была плохо заметная промоина, и по ней могли просочиться враги.

Обученных он выстроил, прошёлся перед ними и сказал:

— Мы зачинаем битву. Наше дело — доскакать до кораблей и поджечь хотя бы несколько. Потом сразу же удираем, не задерживаемся ни на миг лишний. Смотреть на меня, удирать следом за мной. Там будут колдуны. Не бояться. Смерть что от копья, что от колдовства — одинакова. Я знаю, я умирал и от того, и от другого. Но, повторяю, не зарываться. Туда — и сразу назад. Проверить сейчас огнива, фитили, горшки с углями, горшки с маслом. Стрелы огненные ещё раз напитать, факелы ещё раз напитать. На всё даю десять лепт, потом отставших не ждём.

Те, кому поручено было иметь дело с огнём, тут же бросились исполнять приказ. Прочие стояли: пешие переминались, поправляли снаряжение, конные просто переглядывались нетерпеливо. Кони фыркали, трясли головами. Пар поднимался над ними…

Холод продирал по хребту.

Странное чувство владело Акболатом, вроде бы и неуместное здесь — чувство вины. Он не знал, перед кем. Точно не перед воинами, которых он сейчас поведёт в бой. Доля воинов — идти в бой и умирать, если потребуется, а доля начальников — сделать так, чтобы эти смерти были не напрасны… Нет, что-то другое подгрызало его, ум метался, но никак не мог зацепить ускользающее в последний миг чувство.

Он волевым усилием остановил эти метания. Если что-то или о ком-то забыл, то — вспомнится само в нужный момент. Всё.

Те, кто отходил, возвращались, вставали на свои места.

— За мной, — сказал наконец Акболат и тронул коня.

Фриян знал, что перед битвой надо высыпаться, но в эту ночь не смог смежить веки. Словно дикая белка металась у него в груди… Едва он закрывал глаза, как перед внутренним взором разворачивалось заснеженное поле, усеянное мёртвыми конями и мёртвыми людьми, одинокий растерзанный шатёр, втоптанное в снег знамя. И ни ворон, ни лис, ни росомах — а потому всё ещё мертвее, чем на тех полях сражений, где ему случилось побывать в молодости… и мертвее, чем на севере, в оставленных людьми деревнях, вот там были и собаки, и кошки, и уцелевший одичавший скот, и птицы, стаи птиц… Его, конечно, тревожило и то, что завтра Сюмерге предстоит играть какую-то роль в сражении, а какую — его не посвятили; Ягмара сказала, что чем меньше людей знают подробности, тем меньше шансов, что их подслушают, — и он согласился, признав тем самым главенство волшебницы и то, что его с Акболатом дело — только отвлекать внимание врага на себя: шумно, страшно и кроваво. Почему-то он принял это как должное.

Сюмерге проводила его вечером из холма, они недолго постояли под нечеловечески синим, с первыми звёздами, небом, потом она подержалась по обычаю за супонь… Оба знали, что завтра могут умереть, и старательно молчали об этом. То, что умирают мужья, Фриян считал естественным, но вот то, что в бой, под стрелы и мечи, идут жёны, приводило его в тихую ярость, которую он не мог выплеснуть — и боялся расплескать.

…И всё-таки он, наверное, уснул, потому что звуки побудки прошли мимо него, а встать позвал запах горячей каши с мясом; он выглянул из шатра и увидел, как из одного котла уже торопливо раскладывают по плошкам, а второй тащат от холма, где скрывались кочевники и девчонки-воительницы… да, и вон ещё один… Другие котлы во множестве грелись на углях в ямах, прикрытые сверху лапником. Тянуло вкусным дымом.

Все будут сыты. Сыты и поэтому сильны.

Фриян совершил омовение, потом взял свою деревянную плошку и ложку — совершенно простые, разве что из нездешнего масляного дерева, прочного, как камень, и не было им сносу, — и встал в очередь к ближайшему котлу. Он привёз этот обычай от греков и не сразу приучил к нему своё войско, и часто другие начальники пеняли ему за излишнее братство — но он сумел настоять; единственное, чем он в походном обиходе отличался от простых воинов, был отдельный шатёр, охраняемый сменными стражами, но и это только потому, что требовалось думать, читать и писать, и совещаться, и снова думать — в общем шатре это невозможно. Даже сейчас, обмениваясь шутками и приветствиями с оказавшимися рядом воинами, он продолжал думать, что скажет им и как воодушевит на сражение, которое — он-то знал — само по себе ничего не решает…

Не решает — но и без него никак не обойтись.

— Тор-ропись! — пролетела барабанная команда. — Тор-ропись!..

Фриян заскрёб ложкой, собирая со дна остатки…

Ягмара спешилась сама и сделала знак Горо. Тот соскочил с коня, охнул — оказывается, когда ходил на разведку, подвернул ногу, никому не сказал, попытался залечить сам, сил и умений не хватило, наконец признался Ягмаре перед самым выходом — и тут уже не хватало времени, да и нога не хотела вылезать из сапога… Ягмара просто сняла боль — не всю, а сколько сумела без подготовки, буквально на ходу. Горо нужен был ей готовым к делу в любой момент, а боль, это она знала по себе, от волшебства отвлекала… Когда-то, в немыслимо далёкие времена, когда Ягмара, боясь и спотыкаясь, пыталась учиться чему-то у Бекторо и просто словами расспрашивала о разных вещах, речь вскользь зашла о Горо, Ягмаре было непонятно, почему мать взяла в ученики мальчика, а не девочку, ведь известно, что мужчине, чтобы стать волшебником или колдуном, приходится проходить очень жестокие испытания, ломать своё естество, и Бекторо сказала тогда, что у Горо ещё не произошло разделение его стихийных умений на мужские и женские и что столь сильного ребёнка, владеющего каким-то общим, детским волшебством, она в жизни не видела; и что, возможно, это волшебство удерживает Горо в детском образе, потому что вообще-то ему уже шестнадцать, а выглядит на десять, только глаза выдают. Сейчас, познакомившись с ним поближе, Ягмара видела его этаким волчонком-подростком, сильным и стремительным, но неловким и не слишком умелым. Впрочем, выбора у неё всё равно не было никакого…