Мэри Стюарт - Последнее волшебство. Недобрый день. Принц и паломница [сборник]

В ответ на безмолвную мольбу в напряженном взгляде мальчика он добавил:

– Кровные узы здесь ни при чем, Мордред. Мне приходилось убивать, и нередко, но не такими способами и не из таких побуждений. Мать Моргаузы была родом из Бретани, и ворожея, как я слышал. Такая магия передается от матери к дочери. Тебе незачем страшиться темных сил в себе самом.

– Я и не боюсь, – быстро отозвался Мордред. – У меня нет дара ясновидения и никакой магии нет, королева сама так сказала. Однажды она попыталась проверить. Теперь понимаю: она боялась, как бы я не «увидел», что сталось с моими приемными родителями. Так что она свела меня в подземный склеп, к колдовской заводи, и велела выискивать там видения.

– И что за видения тебе явились?

– Ни одного. Я высмотрел в заводи угря. А королева сказала, видения были. Она разглядела.

Артур улыбнулся:

– Говорю тебе: по крови ты ближе ко мне, нежели к ней. Для меня вода, она и есть вода, хотя мне доводилось видеть и волшебный огонь – Мерлин призывает его из воздуха, – и другие чудеса. Но все это чудеса света. А Моргауза показывала тебе что-нибудь из своей магии?

– Нет, сир. Она отвела меня в святилище, где творит чары и смешивает колдовские снадобья…

– Продолжай. В чем дело?

– Ничего такого. Честное слово, пустое. Вспомнилось кое-что, вот и все. – Мордред отвернулся к огню, заново переживая минуты, проведенные в хранилище: объятия, поцелуй, слова королевы. И медленно добавил про себя, словно открывая нечто новое: – И все это время она знала, что я ее родной сын!

Не сводя глаз с собеседника, Артур безошибочно угадал правду. И содрогнулся от гнева. А совладав с собой, мягко произнес:

– И ты тоже, Мордред?

– Да пустое, – повторил мальчик поспешно, словно стремясь отделаться от досадной мысли. – Ничего такого, правда. Просто теперь я понял, откуда те чувства… – Быстрый взгляд через стол. – Да это в порядке вещей, всяк знает, что в порядке вещей. Но не так. Брат и сестра – это одно дело… но мать и сын? Нет, никогда. Во всяком случае, я о таком не слыхивал. И ведь она знала, верно? Знала. Так зачем бы ей…

Не договорив, Мордред умолк, опустил взгляд на руки, сцепленные на коленях.

Мальчик не ждал ответа.

И он, и король знали его заранее. В бесстрастном голосе его звучало лишь недоуменное отвращение, с которым обычно воспринимаются порочные склонности. Все краски схлынули с его щек, лицо побледнело и осунулось.

С растущим облегчением и благодарностью король подумал о том, что никаких уз рвать не придется. Сильные переживания налагают собственные оковы, но то, что еще связывает Моргаузу и Мордреда, возможно разрубить здесь и сейчас.

Наконец Артур заговорил нарочито негромко и сдержанно, как равный с равным, как королевский сын с королевским сыном:

– Я не стану ее казнить. Мерлин жив, а прочие ее убийства меня не касаются, и не мне их карать. Более того, ты сам поймешь: я не могу удержать тебя рядом – здесь, при дворе, где многие знают нашу историю и подозревают, что ты мой сын, – и первым делом предать смерти твою мать. Так что Моргаузе дарована жизнь. Но не свобода.

Артур помолчал, откинулся в кресле, приветливо глянул на мальчика:

– Ну что ж, Мордред, мы с тобой вступаем на новую дорогу. Куда она нас заведет – неведомо. Я обещал обойтись с тобой по справедливости и слово свое сдержу. Ты останешься при моем дворе вместе с остальными оркнейскими принцами и, подобно им, будешь считаться королевским племянником. Если кто-то и догадается о твоем происхождении, ты сам увидишь, что уважения к тебе только прибавится, а не наоборот. Но пойми также и вот что: из-за того, что произошло в Лугуваллиуме, и щадя чувства королевы Гвиневеры, я не могу открыто назвать тебя сыном.

Мордред упрямо не поднимал глаз.

– А когда королева родит вам других сыновей?

– Не родит. Королева бесплодна. И довольно об этом, Мордред. А будущее покажет. Принимай то, что жизнь предлагает тебе здесь, под моим кровом. Все принцы оркнейские заживут в почете и уважении, как то и подобает сиротам королевской крови, а ты… сдается мне, что в итоге ты обретешь и большее. – (В глазах бастарда снова что-то вспыхнуло.) – Я говорю не о королевствах, Мордред. Но возможно, что сбудется и это, если ты в достаточной мере мой сын.

И вдруг самообладание оставило мальчика. Он задрожал. Закрыл лицо руками.

– Пустое, вздор, – глухо произнес он. – Я-то думал, меня накажут за Габрана. Может, казнят. А теперь – вот это все. Что теперь будет? Что теперь будет, сир?

– Если ты о Габране, то ничего, – отозвался король. – Его можно только пожалеть, но смерть его в известном смысле заслуженна. Что до тебя, пока все останется как есть, разве что нынче вечером ты не вернешься в общую спальню. Тебе нужно побыть одному, свыкнуться с тем, что ты только что услышал. Никто удивляться не станет; все решат, что тебя держат взаперти из-за убийства Габрана.

– А Гавейн и остальные? Нужно ли сообщить им?

– Я поговорю с Гавейном. Остальным достаточно знать только то, что ты сын Моргаузы и старший из племянников верховного короля. Этого довольно, чтобы объяснить твое положение при дворе. Но Гавейну я скажу правду. Он должен понять, что ты не претендуешь ни на Лотиан, ни на Оркнеи. – Артур обернулся к двери. – Слышишь: снаружи меняется стража. Завтра день Митры и христианское Рождество, а для тебя, я полагаю, какой-нибудь зимний праздник в честь ваших богов. Для нас всех – начало новой жизни. Так что добро пожаловать в Камелот, Мордред! А теперь ступай и попытайся заснуть.

Вскоре после Рождества густо повалил снег, и дороги сделались непроходимы. Прошло около месяца, прежде чем возобновились регулярные разъезды королевских гонцов. Не то чтобы это имело значение: в ту пору и сообщать было не о чем. В разгар зимы даже самые одержимые вояки сидели в четырех стенах, поддерживали огонь да занимались домом и нуждами семейства. Как кельты, так и саксы жались ближе к очагу, и даже если и вострили клинки в свете зимних огней, все знали, что до прихода весны оружие не понадобится.

Жизнь оркнейских принцев в Каэрлеоне, несмотря на ограничения, вызванные непогодой, была-таки событийной и достаточно насыщенной, чтобы развеять мысли об островном доме, который в любом случае в середине зимы сулил мало приятного. Учебный плац перед крепостью расчистили, и занятия велись почитай что ежедневно, невзирая на снег и лед. И результаты уже давали о себе знать. Четверо сыновей Лота – особенно близнецы – по-прежнему отличались буйным, прямо-таки необузданным нравом, но вместе с боевыми навыками приходило и понимание дисциплины, а с ним – своеобразная гордость. Четверка по-прежнему сама собою распадалась на две пары: с одной стороны близнецы, с другой – Гавейн и малыш Гарет, однако ссор стало меньше. Основное различие проявлялось в обхождении братьев с Мордредом.