Роуз Уэйверли - Буря

Предводитель зажмурился. Все это время он медленно вдыхал и выдыхал воздух, не поддаваясь отчаянию и панике. Он вспоминал своего отца, вспоминал его советы и стойко терпел, позволяя Хуракану залечивать пылающие, кровоточащие ссадины друга. Долго ли они просидели в лазарете, никто не знал. Время то замедлялось, то неслось с немыслимой скоростью. В конце концов, Ксеону позволили уснуть, и Аргон обмотал сухой тканью все его раны. Он отмыл его лицо от грязи, стянул с плеч кожаный жилет. На шее друга Аргон заметил странный, круглый ожог. Неужели они пытали его раскаленным железом?

— Давай лучше…

— Нет. Сильф даже не посмотрел на старика. Он не позволял никому приближаться к другу, словно сторожевой пес. Ярость клокотала в нем, будто вулкан, будто шторм, и он старался меньше говорить, так как понимал, что ничего путного он сейчас не скажет.

Вскоре все покинули лазарет, но Аргон остался. Он устроился на деревянном столе, где ему совсем недавно зашивала раны нимфа, и уснул там, подложив под голову килт. В его голове крутилось множество мыслей, и ни одну из них нельзя было разобрать. Что он ощущал, что он чувствовал, выжидая, когда его друг вновь очнется? Сильф не знал… не знал, почему вспоминает Нубу, почему вспоминает, как она умирала у него на руках, как она давилась собственными словами. Он вспоминал, как в пальцах сжимал пепел отца, да, тот самый, холодный пепел, летающий над обрывом, словно пыль. А еще он вспоминал о ней, о своей матери. Как упрямо Аргон игнорировал мысли о Бригиде из Дамнума долгие годы. И вот, стараниям пришел конец. Спустя пять лет он вновь думал о женщине, из-за которой все в его жизни стало абсолютно другим. Пока люди не видят смерть, они в нее не верят. Его мать заболела так неожиданно, что они с отцом даже не успели понять, они не успели опомниться, а она уже потухла. Аргон не мог смириться с ее смертью. Как она могла умереть, если он до сих пор слышал ее голос, чувствовал ее запах? Его мать всегда была самой прекрасной и понимающей женщиной. Он мог разговаривать с ней, а ведь не все испытывали это особенное чувство, когда мать понимает, а не судит. Возможно, отец тоже разглядел в ней эту черту. Но матери не стало, и мир опустел. Аргон только и делал, что пытался заполнить дыру, возникшую в груди. Он совершал безумные поступки, и им восхищались. Он рисковал жизнью, а его называли смелым. Аргон перестал видеть вещи такими, какими они были, он сам наделял их чертами, и в этом была вся прелесть. Когда ты живешь в мире без смерти, жить проще. Рисковать проще. Делать выбор проще.

Но вот умерла Нуба. По его вине. Потому что он решил, что отправиться в Черные Топи совершенно безопасно, и не постеснялся позвать с собой лучших друзей. Погиб его Черный Ястреб, которого он нашел еще птенцом в ущелье. Которого он воспитывал всю свою сознательную жизнь! А затем погиб отец. Мир вновь подкосился, стал странным и чужим, он вновь навязывал Аргону свои правила, напоминал о том, что люди смертны и все близкие когда-нибудь уйдут. Но предводителю пришлось встать на ноги. Отец ушел, но оставил ему свой клан и свое наследие. Разве у Аргона были варианты?

Сейчас в лазарете лежал Ксеон. Человек, которого сильф знал всю жизнь. Он был ему братом, другом, советником, судьей. А еще он был его совестью.

Что случится, если человек потеряет совесть?

Аргон проснулся в полном смятении. Он приподнялся на локтях, взглянул на Ксеона и понял, что тот еще спит. А поспал ли он? Или же находился в бреду? Он умылся, присел на край стола и сжал пальцами переносицу. Алман даже не представлял, как много злости и ненависти скопилось в одном человеческом теле! Лишь Аргон. Лишь его ярость. Но и ее бы хватило, чтобы заполонить весь Калахар.

Послышался сухой кашель. Предводитель выпрямился и посмотрел на друга. Тот как всегда недовольно нахмурился и проворчал:

— Какой болван перевязывал мне шею.

Аргон вихрем подлетел к Ксеону и ответил:

— Я, конечно.

— Ты придушить меня захотел? Ксеон взглянул на друга. Глаза у него были разные. В одном из них полопались сосуды, и он казался полностью красным. Повязки давят.

Юноша попытался стянуть их, но Аргон недовольно свел брови и отрезал:

— Подожди ты. Он ослабил ткань на шее. Лучше?

Ксеон кивнул. Он медленно выпрямился, присел и поморщился от боли. Затем грубо выругался и, словно старик, прокряхтел:

— Проклятье, внутри, будто иголки.

— Ты зачастил в лазарет. Влюбился в Хуракана?

Темноволосый юноша неожиданно усмехнулся, а потом вновь нахмурился и поджал разбитые губы. Они казались багрово-синими.

— Давай сегодня без твоих шуток, болван. Я не в настроении.

Аргон лишь кивнул. Он не знал, как выразить свои чувства. Он смотрел на Ксеона, а тот продолжал со скрипом двигаться, и тогда Аргон просто положил ладонь ему на плечо.

— Я рад, что ты пришел в себя.

— Я тоже.

— Что случилось? Голос предводителя стал мертвенно тихим. Что Алман сделал?

Ксеон уставился в пустоту. На его лице отразились различные эмоции, но Аргон не понял ни одну из них. Он озадачено прищурился, а Ксеон проговорил:

— Тысячи.

— Что?

Юноша взглянул на друга и судорожно процедил:

— Тысячи воинов, десятки тысяч. Вооруженные и подготовленные. Не речные шуты и не разбойники Долины Ветров, а войско Каменных сердец и отряды огненных санов. Если мы и планировали победить в этой войне, мы ошибались, Аргон.

— Но…

— Ошибались, поверь мне.

— Я верю тебе. Но мы не можем отступить.

— Ты не слушаешь, взволнованно воскликнул Ксеон, нам не одолеть Алмана!

— И что ты предлагаешь? Предводитель сцепил на груди руки, пожав плечами. Ты ведь понимаешь, что выхода у нас нет.

— Но какой смысл в войне, если мы ее проиграем? Какой?

— В войне вообще мало смысла.

— Люди погибнут, доказывая кому-то что-то, сражаясь за чужие идеалы и мотивы.

— Люди не хотят подчиняться Алману.

— А жить они хотят?

— Ты должен рассказать мне обо всем, что увидел, настоял предводитель холодным голосом, я передам твои слова Догмару. Мы изменим стратегию, придумаем что-нибудь. Войны выигрывали и с меньшим количеством солдат, Ксеон.

— И откуда ты знаешь об этом? Юноша сердито прищурился. В книгах прочитал?

— Что он тебе сказал?

— Аргон…

— Что он тебе сказал!

— Что он перережет всех, кто будет воевать против него! Что он обратит свою армию на Станхенг и разрушит стену, сожжет дома, сожжет людей! Что пощады ждать не стоит.

Аргон порывисто отвернулся и прожег комнатку презрительным взглядом. Сколько у Алмана идей: и стену он собирался разрушить, и дома сжечь. Знал ли он, что столько же идей у Аргона по поводу его кончины? Голову можно отрубить, сердце можно вырвать.

— Алман предлагает нам принять поражение, отрезал Ксеон, и тогда его войско не пойдет на Станхенг. Он дал три дня.