Саймон Грин - Охотник за Смертью — Наследие

— Только дурак начинает бой без шансов на победу, — произнёс Анджело. — Да, у тебя есть некоторое количество сторонников, но они не едины. У меня же есть Нейманы. С твоей стороны — вера и добросердечность. С моей — армия фанатичных сторонников, готовых сражаться и умереть по одному моему слову. Ваши драгоценные убеждения не защитят от холодного оружия. Вера не остановит заряд дисраптера.

— Ты давно не открывал Библию, Анджело, не правда ли? — спокойно ответил Патриарх. — Видишь ли, я действительно очень недоволен тем, как в последнее время развиваются события. На какое-то время это даже выбило меня из колеи. Я видел, как меняется Церковь, но не знал почему. Думал, что возможно это моя вина. Потому что не держал руку на пульсе ситуации. Но бунт Нейманов был ошибкой. Даже я увидел, что он был не случаен. Он был спланирован и организован тобой. Не скрывая признаю, что сбит с толку тем, что именно толкает тебя к подобной анархии и кровопролитию. Но я никогда не был силён в оттенках зла. Поэтому тем более я обязан с ним бороться, используя все имеющиеся в моём распоряжении ресурсы.

— Твоё время прошло, Вентворт! — огрызнулся Анджело, резко подавшись вперёд в своём кресле и яростно посмотрев через стол. — Тебе и всем твоим добрым самаритянам нет места в новой Церкви или в будущей Империи. Ступай домой. Выйди на пенсию. Стань монахом снова. Пока у тебя ещё есть выбор.

— Бабочка не может снова стать гусеницей, — сказал Патриарх. — Меня выбрали. И в отличие от тебя я серьёзно отношусь к своей религии. Я буду сражаться с тобой, потому что должен. Во имя Бога даже самые миролюбивые души могут стать воинами. Мы все способны стать лучше того, кто мы есть. Это основа нашей веры. С помощью Божьей мы все способны преодолеть нашу низменную природу. А во что веришь ты, Анджело? Веришь ли ты во что-нибудь, кроме самого себя?

— Я верю, что стану очень богатым и могущественным, — ответил Анджело, откинувшись на спинку кресла и стараясь выглядеть спокойным. — И мне всё равно во что верят другие. Это дерьмо больше не имеет значения. Единственное, что сейчас имеет значение — за меня ты или против. Ах, Роланд, ты не представляешь, как приятно, когда можно говорить открыто, говорить правду после стольких лет обмена приятными банальностями. Знаешь ли ты, почему мне удавалось так хорошо собирать деньги на благотворительность? Потому что чем больше я собирал, тем скорее я мог как следует разбогатеть, чтобы погрузиться в комфортную жизнь, которую я всегда знал, что заслуживаю. Лично я считаю, что Чистокровное Человечество — это сборище безмозглых головорезов, а их так называемая политика, ничто иное, как подростковая ксенофобия по отношению к чужим, но из них получаются такие превосходные солдаты... Стоит лишь направить их в нужное русло и спустить с цепи. А затем остаётся только отойти в сторону и наблюдать за тем, как они делают всю грязную, но такую необходимую работу.

— Так ты и не отрицаешь своего участия?

— А зачем? Я не сказал ничего такого, о чём ты уже не знал или не подозревал. Но это не значит, что кто-нибудь вообще к тебе прислушается... Видишь ли Роланд, за время твоего правления Церковь была просто кладезем упущенных возможностей. У неё не было настоящей власти, никакого реального влияния, только весьма неопределённая философия и довольно утомительная одержимость Лабиринтом Безумия. У тебя были благосклонность Короля, внимание Парламента и уважение людей, но ты никогда не пользовался этими возможностями. В тебе не было ни огня, ни страсти, ни амбиций. Я переделал Церковь по своему собственному образу, вложив немного стали в её душу, и этого уже оказалось достаточно, чтобы с ней стали считаться. Когда я говорю: Король слушает, Парламент вздрагивает, а люди спешат повиноваться. Сейчас все говорят — спроси не о том, что Церковь может сделать для тебя, а о том, что ты можешь сделать для Церкви. И меня не перестают удивлять перспективы того, на что люди способны во имя своей религии. Они ненавидят, сражаются, убивают, способны на любую жестокость и мерзость, на которую были бы не способны по любой другой причине. В конце концов я дам им доступ к Лабиринту. Бог знает, сколько тысяч или даже миллионов бедных обманутых дурачков мне придётся пропустить через эту проклятую штуку, чтобы узнать, как она работает, но от фанатика до мученика всего один короткий шаг. А Церковь никогда не испытывала недостатка ни в тех, ни в других.

— Я тебя остановлю, — сказал Патриарх. — Остановлю это безумие, это зло. Чего бы мне это ни стоило.

— Поздно, — ответил Анджело. — Твоё время истекло, Роланд. Прощай.

Его рука, как будто невзначай переместилась к единственному изолированному элементу управления на столе и трансмутационная бомба, скрытая под креслом Патриарха, беззвучно активировалась. Это была по-настоящему миниатюрная бомба со строго выверенным радиусом распространения, но от этого не менее эффективная. Трансмутационная волна врезалась в тело Патриарха, разрывая его на генетическом уровне. Он вскрикнул лишь раз — это был резкий гортанный звук шока, боли и ужаса, при этом он так и не отвёл глаз от Анджело Беллини. Его нижняя часть тела схлопнулась сама в себя, потеряв форму и чёткость. Колени и талия из плоти и костей превратились в густое желе, а затем в вязкую розовую протоплазму в форме слизи, и всё это за несколько мгновений. Ноги отделились и упали, превращаясь в большую кучу розовой слизи, которая медленно погружалась в толстый ковёр на полу.

Туловище Патриарха осело в кресле, где раньше находились его колени и также начало трансмутировать. Руки судорожно сжимали воздух. Роланд Вентворт был ещё жив. Его сердце продолжало биться, а рот жестикулировать, хотя из него не вырывалось ни звука. В глазах застыл весь ужас грядущей смерти. Анджело Беллини подался через стол вперёд, изучая медленную и ужасную смерть Патриарха горящим, жадным взором. Грудь Вентворта снова дёрнулась, когда исчез его желудок, а затем ещё раз, когда одно за другим в жидкую массу превратились и рёбра. Энергии трансмутации в конце концов достигли сердца Патриарха, разрушая его, и свет померк в его глазах. Отвалившиеся от плеч руки упали в слизь на ковре и медленно в ней растворились. Голова Роланда Вентворта опустилась на то, что осталось от его груди. Несколько мгновений спустя на стуле осталась только голова, а затем исчезла и она, и всё, что осталось от Патриарха истинной Церкви — лишь длинные толстые нити розовой протоплазмы, медленно стекавшие с кресла на дорогой ковёр.

— Ты мне никогда не нравился, — произнёс Анджело Беллини. — Маленький трусливый сопляк. Я стану намного более лучшим Патриархом.

Он откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул, и внезапно рассмеялся.