Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Тардин, оторвав взгляд от земли, осторожно откликнулся:

— Мой Кхан, я думаю, ты правильно сделал, что не убил своего брата.

— Тебе тоже показалась привлекательной мысль о его скором уродстве?

— Дело не в этом, — поморщился советник, — просто мне кажется, неспроста твоя рука дрогнула. Не стоит его убивать. По крайней мере, пока.

— Это еще почему? — нахмурился кхан.

— Я сам не до конца понимаю. Словно его смерть может как-то повлиять на порядок вещей. Считай это предчувствием. Оно обманывает меня крайне редко.

— Это неудивительно: тебе открыты тайные знания. Странно, что ты почти не пользуешься ими.

— Мир наш слишком хрупок, Элимер, очень неверные силы поддерживают его в равновесии, а любой необдуманный поступок способен пошатнуть, — Тардин задумчиво покачал головой.

За разговором время летит незаметно. На посеревшем небе уже начали бледнеть звезды, когда кхан с советником вышли из шатра. Долго стояли они молча, вдыхая ночные ароматы, каждый погрузившись в собственные мысли. Все вокруг уже давно затихло и одновременно наполнилось теми загадочно-прекрасными звуками, которые делают мистическую ночь живой и притягательной, будто давая возможность проникнуть в ее тайны, на самом деле не доступные людям с их каждодневными заботами и битвами.

— До завтра, старший советник, — несколько рассеянно и почти шепотом промолвил Элимер.

— До завтра, Великий Кхан. Да будут благосклонны к тебе Боги.

Советник удалился, а кхан долго еще стоял, обдуваемый холодным предутренним ветром, размышляя о том, кого ненавидел до сих пор. И только когда лицо и руки его начали коченеть от холода, он вернулся в шатер, к теплому очагу. Никого не осталось снаружи в эту промозглую ночь, кроме зябко нахохлившейся стражи, обязанной до утра наблюдать за уснувшим лагерем, раскинувшимся в предрассветной степи.

— Горт, дорогой мой Горт! Ведь ты меня знаешь, — тихо воззвал к палачу Аданэй, когда тот вывел кобылу, к седлу которой и был привязан пленник, за пределы лагеря. Насколько он понимал, именно на этой кобыле его, изуродованного и истекающего кровью, Горт доставит обратно: — Ведь ты помнишь, чем мне обязан? Если бы не я, то мой отец казнил бы тебя. Но я помог тебе, Горт, я спас тебя. Так теперь и ты помоги мне! Придумай что-нибудь и помоги. Неужели в тебе нет ни капли благодарности?

Палач промычал что-то раздраженно, пожал плечами и качнул из стороны в сторону головой, словно давая понять — не в его власти идти против воли кхана. Аданэй взвыл от отчаяния и злости:

— Да помоги же ты мне, неблагодарный сукин сын!

Горт только еще крепче перехватил поводья и еще решительнее повел лошадь дальше в степь.

Аданэй всю дорогу продолжал взывать к совести палача, то извергая самые грязные ругательства, то шепча самые проникновенные мольбы. Но немой притворился еще и глухим. Горт довел лошадь до небольшой чахлой рощицы, остановился, отвязал пленника от седла и, словно куль, бросил на землю. Аданэй взревел, пытаясь вырваться, когда палач начал привязывать его к дереву, но много ли он мог сделать со стянутыми за спиной руками?

— Эй, Горт, — предпринял еще одну отчаянную попытку Аданэй, — благодарность тебе неведома, я понял. А страх? Как насчет страха смерти? Твоей смерти?

Палач уже занес было клинок над лицом Аданэя, но услышав последние слова своей жертвы, остановился и заметно напрягся. Аданэй получил последнюю — и весьма слабую — возможность заставить Горта ослушаться приказа.

— Я скрыл твою страшную тайну от отца. Но я открою ее Элимеру, если ты мне не поможешь! Я, в отличие от тебя, умею писать. Я клянусь тебе, что найду способ передать твоему повелителю коротенькую записку. А уж он обязательно проверит, правдива ли она, и очень скоро убедится в твоей вине. Он не простит тебя, ты знаешь. И пусть я стану уродливый и немой, но буду жить. А ты будешь болтаться в петле, и мухи отложат в твоем теле личинки! Как тебе такое будущее, Горт? Нравится? Ты можешь, впрочем, меня убить, чтобы я тебя не выдал. Но и в этом случае тебя ждет казнь. Ведь ты слышал желание кхана оставить меня в живых? А если я умру, он взамен возьмет твою жизнь, ведь ты хорошо его знаешь, не так ли?

Палача явно начали одолевать сомнения, а у Аданэя в груди зашевелилась слабая надежда.

— Ну же, Горт, решайся! Спаси нас. Себя и меня. Придумай что-нибудь!

Но палач в гневе зарычал и снова приблизил кинжал к лицу пленника.

— Не смей! — хриплый крик вырвался у Аданэя из глотки. — Не смей, иначе я все сделаю, чтобы ты сдох! Ты сдохнешь, сукин сын, мразь, я клянусь тебе, сдохнешь!

Горт снова зарычал и наотмашь ударил Аданэя по лицу. Потом, схватившись за голову и не переставая издавать яростные звуки, бросился к лошади, вскочил на нее и пустил галопом по направлению к лагерю.

Огромный кулак палача оглушил Аданэя и заставил на несколько минут потерять сознание.

Когда он очнулся, то рядом никого не обнаружил. Но облегчение, которое он почувствовал от этого открытия, быстро сменилось страхом. Аданэй попытался выпутаться из веревок, которыми был привязан к дереву, но не тут-то было — скрутили его на славу.

— Горт, — тихо позвал он. — Горт, где ты?

Не услышав ответа, он выругался.

— Безмозглый олух, тупой неудачник, да чтоб тебя Ханке поимел! Горт!!!

Тишина. Только эхо разнеслось по степи, и Аданэй тут же поспешил умолкнуть. Его и так найдут здесь самое позднее на рассвете, ни к чему приближать время собственной казни, рискуя быть услышанным. Вдруг еще случится чудо. Горт, похоже, совсем свихнулся и вместо того, чтобы помочь Аданэю, просто сбежал из страха за свою жизнь. Идиот! Неужели палач надеется, что сможет избежать ярости Элимера и его не догонят здесь, в степи?

Аданэй отчаянно застонал, еще раз рванулся в надежде разорвать веревки и безнадежно повис на них. Бесполезно. Чуда ждать не приходилось. Скоро его найдут, и тогда все будет кончено. Исчезнет кханади, останется лишь жалкий раб.

«Элимер, проклятый! Как я тебя ненавижу!»

Ждать пришлось недолго. Еще даже не рассвело, когда вдали показались лошадь со всадником и человек, идущий рядом с ней, в котором Аданэй быстро распознал Горта. И надежда, пробудившаяся в душе, вступила в яростную битву с обездвиживающим, лишающим воли страхом.

Что несут ему эти двое — смерть или спасение?

Недоброе солнце стояло высоко в побледневшем от зноя, словно бы выцветшем небе, горизонт застилало дрожащей дымкой, раскаленный воздух, насыщенный пылью, казался сухим и неприятно горячим. Тучами роилась мошкара.

Вдали, на пыльной тропе, показались двое всадников в поношенных плащах с капюшонами, защищающими лицо от злых солнечных ожогов. Ехали они уже довольно долго, опущенные плечи выдавали усталость: путешествие по знойной равнине всегда утомительно. Из-под копыт лошадей летел мелкий песок, норовя попасть в глаза и ноздри, так что путникам постоянно приходилось протирать лицо руками.