Генри Пайпер - Звездный меч (сборник)

В мире порядка и стабильности, который в основных своих параметрах не изменился за миллиарды лет, наверное, было неудивительно обнаружить естественный и огромный интерес к игре случая. Человечество всегда поражала тайна случайности: как выпадут кости, как разложатся карты, где остановится рулетка. На самом низком уровне этот интерес основывался на алчности. Однако этой эмоции не осталось в мире, где каждый имел все, чего хотел (конечно, в рамках разумного). Но даже когда этот мотив исчез, осталась чисто интеллектуальная притягательность случайности, которая искушала самые рассудительные умы. Машины, действовавшие по закону случайности, события, последствия которых нельзя было предсказать — независимо от объема информации, которым обладал человек, — из всего этого и философ, и чучеле могли извлечь одинаковое удовольствие.

Вечными и неизменными для всех, кто к ним стремился, оставались два тесно переплетенные мира любви и искусства, неразрывно связанные друг с другом. Ведь любовь без искусства — просто истощающее желание, а наслаждаться искусством можно только любя его.

Человек ищет прекрасное в разных формах: в звуковом ряду, в строках, ложащихся на бумагу, на поверхности камня, в движениях человеческого тела, в оттенках и цветах пространства. Все это существовало в Диаспаре и постоянно пополнялось все новыми и новыми гранями. Можно ли поверить в то, что все возможности искусства исчерпаны? Ценно ли оно вне человеческого разума?

То же относится и к любви.

Джесерак неподвижно сидел среди водоворота цифр. Первая тысяча простых чисел в двоичной системе, используемой для всех арифметических действий со времени изобретения компьютеров, проходила перед ним. Бесконечные ряды единиц и нулей, проплывающие перед глазами Джесерака, представали в определенной последовательности, где ничего, кроме них самих, не было. В простых числах есть какая-то загадка, которая всегда интриговала Человека и до сих пор продолжала интересовать.

Джесерак не был математиком, хотя иногда ему доставляло удовольствие думать, что он таковым является. Однако его возможности сводились к попыткам отыскать среди бесконечного ряда простых чисел особые связи и закономерности, которые более талантливые исследователи могли бы включить в общие законы. Он мог выяснить, как ведут себя числа, но не мог объяснить, почему это так. Ему доставляло удовольствие продираться сквозь арифметические джунгли, и иногда на его пути возникали чудеса, ускользнувшие от более профессиональных исследователей.

Он ввел матрицу всех возможных целых чисел, и они побежали по дисплею компьютера. Впечатление создавалось такое, как будто рассыпанные бусинки покатились, задерживаясь в местах переплетения сети. Джесерак наблюдал это уже сотни раз, но это его ничему не научило. Его увлекал разброс изучаемых чисел, происходящий без всяких видимых закономерностей. Он знал уже открытые законы распределения, но все еще надеялся обнаружить новые.

Джесерак не огорчился, когда его занятия прервали. Если бы он хотел, чтобы его не тревожили, он бы настроил оповестительное устройство должным образом. Когда в его ушах раздался тихий звон, лес чисел дрогнул и исчез. Джесерак вернулся в реальный мир.

Он сразу узнал Хедрона, но это его не обрадовало, Джесерак был не против того, что его отвлекли от обычного распорядка жизни, но Хедрон олицетворял собой непредсказуемое. Однако он достаточно вежливо поздоровался со своим гостем, постаравшись скрыть легкую тревогу.

Когда два человека в первый (или в сотый) раз встречаются в Диаспаре, они в течение часа обмениваются любезностями, прежде чем приступить к делу (если оно у них, конечно, есть). Таков обычай. Хедрон несколько обидел Джесерака, сократив привычный ритуал до пятнадцати минут и резко прервав его словами:

— Я хотел бы поговорить с тобой об Элвине. Ты ведь его наставник, не так ли?

— Да, — ответил Джесерак, — мы все еще встречаемся с ним несколько раз в неделю — так часто, как ему хочется.

— И как он, хороший ученик?

На этот вопрос ответить было непросто, и Джесерак задумался. Отношения “ученик — наставник” были невероятно важны и действительно являлись краеугольным камнем Диаспара. В среднем, десять тысяч умов вливалось в жизнь города каждый год. Память, воспоминания о прошлых жизнях у них еще не проснулись, и первые двадцать лет все вокруг казалось им новым и незнакомым. Их нужно было учить пользоваться множеством машин и приспособлений, которые являлись основой повседневной жизни, им нужно было помочь найти свой путь в самом сложном обществе, построенном Человеком.

Часть информации новые граждане получали от тех пар, которые были выбраны для них в качестве родителей. Выбор был случайным, а обязанности — необременительны. Эристон и Этания, делая все, что от них требовалось, уделяли не больше трети своего времени воспитанию Элвина.

Обязанности Джесерака сводились к более формальной стороне образования Элвина. Считалось, что родители научат ребенка, как вести себя в обществе, и введут его в постоянно расширяющийся круг друзей. Они отвечали за воспитание характера Элвина, Джесерак — за ум.

— Мне очень трудно ответить на твой вопрос, — сказал наконец Джесерак. — С интеллектом у Элвина безусловно все в порядке. Однако многое из того, что должно его интересовать, оставляет Элвина совершенно равнодушным. С другой стороны, он проявляет нездоровое любопытство относительно тех вопросов, которые мы обычно не обсуждаем.

— Например, мир за пределами Диаспара?

— Да-а… откуда ты знаешь?

Секунду Хедрон колебался, решая, насколько можно доверять Джесераку. Он знал, что Джесерак добр и благожелателен, но он также знал, что над ним довлеют те же табу, что и над всеми в городе. Кроме Элвина, разумеется.

— Я догадался, — наконец произнес Хедрон.

Джесерак материализовал глубокое кресло и поудобнее устроился в нем. Ситуация была очень интересной, и он хотел ее всесторонне проанализировать. Несмотря на то, что Хедрон явно стремился к сотрудничеству, он вряд ли мог узнать много нового.

Джесераку следовало предположить, что Элвин однажды встретит Шута, и это повлечет за собой непредсказуемые последствия. Хедрон был единственным человеком в городе, кого можно было назвать эксцентричным, но и его эксцентричность была запланирована создателями Диаспара. Давным-давно стало ясно, что без каких-либо преступлений или беспорядка Утопия скоро становится непереносимо скучной. Однако преступление по своей природе не может находиться внутри необходимых рамок, установленных обществом. Если оно учтено и одобрено — это не преступление.