Генри Олди - Внук Персея. Сын хромого Алкея

— В Кадмею! В Кадмею спасителя!

— Которого?

— Обоих!

— К басилею!

Амфитрион покорился. Лишь вертел головой — где Алкмена? — да шипел сквозь зубы, когда руки добровольцев-носильщиков касались свежих ожогов. «За кого нас приняли? — билась в голове тревожная мысль. — И что будет, когда эти люди узнают, кто я на самом деле? Изгнанник, оскверненный убийством. А они-то радовались… В живых не оставят, нет. Хорошо еще, если сразу прибьют… Вырваться? Убежать, пока не поздно? Куда ты сбежишь в чужом городе, в гуще толпы, возлюбившей тебя, богоравного? Не это ли имел в виду Меламп, крича на смертном одре: «Иди в Фивы — и встреть свою судьбу!»

Мимо проплывали дома и храмы. Здесь строили с пониманием. Без гордыни Аргоса, где куда ни плюнь — попадешь в статую. Без пышной роскоши Микен. Украшали для себя. Дом радовал хозяина; храм — бога. Досужих зевак пусть дураки радуют. Славный город. В таком умереть — что заснуть. Улица влилась в рыночную площадь, вынырнула у лавки зеленщика; свернув на юг, пошла в гору. В Тиринфе и Микенах подъем к акрополю был гораздо круче. Здешние холмы — по пояс арголидским. А вот и стены Кадмеи [75] Кадмея — фиванский акрополь. Назван по имени Кадма, основателя Фив. показались. Тоже не Тиринф, не циклопы строили…

У ворот акрополя их ждали. Дорогие плащи — кайма, вышивка. Тисненые пояса, блеск золота. Знать Фив встречала «избавителя».

— Креонт!

— Басилей Креонт!

— Радуйся! Вот, принесли…

С небес — на землю. Острый камешек впился в босую ступню. Амфитрион переступил с ноги на ногу, поднял взгляд. Перед ним стоял басилей — русая борода завита колечками, на челе блестит золотой венец. Креонт был не стар, одних лет с сыном Алкея.

— Радуйся, басилей.

Толпа затаила дыхание.

— Я — Амфитрион-Изгнанник.

Сейчас, подумал Амфитрион. Сейчас…

Басилей молчал. Он смотрел поверх плеча сына Алкея, словно ожидая, когда же оттуда появится долгожданный спаситель. Время шло, спаситель медлил, и Креонт наконец заговорил:

— Примите гостей, как подобает. Отведите их в покои. Согрейте воды — омыться с дороги. Накормите. Пошлите за моим лекарем…

Обратясь в камень, Амфитрион тупо смотрел, как три женщины ведут в акрополь растерянную Алкмену. Не потерялась в толпе, хвала богам! Следом мужчины, дружелюбно хлопая гостей по плечам, увели Тритона с Ликимнием. Парнишка вздрагивал, оборачивался…

— Амфитрион, внук Персея, пусть следует за мной.

Повернувшись к Амфитриону спиной, Креонт двинулся к воротам Кадмеи. Ни теперь, ни позже, пока они шли мимо храма Зевса Высочайшего и поднимались на крепостную стену акрополя, избранную басилеем для беседы, он не обернулся, чтобы проверить, идет ли за ним изгнанник.

Это случилось давно, в седой древности, когда Дионис, сын Зевса, шел по Элладе к лестнице на Олимп, а Персей, сын Зевса, стоял у него на пути. Седая древность — время, где враки сплелись с правдой, как любовники на ложе, и правда уже зачала ребенка. Седая древность — почему бы и не вчера?

Фивы, родина Диониса, отвергли бога-земляка. Женщины уже плясали на вакханалиях, но мужчины оставались неприступны. «Бог? — спросил Пенфей Фиванец. — В погреб его, под замок!» И погиб, разорван буйными менадами в клочья. Трое их было, плясуний с руками из меди. Трое сестер, родных Дионисовых теток по матери. Агава, мать бедняги-Пенфея; Ино, кормилица нового бога; Автоноя, чей сын Актеон в облике оленя будет вскоре разорван собаками. Кроме сына-оленя, была у Автонои дочь-лисичка, рыженькая Алепо. Тринадцати лет от роду возлюбила она Диониса пуще света белого. Всю себя отдала: эвое, Вакх! Эван эвоэ! Яростней вихря кружилась в танце, крича, отдавалась сатирам; днем и ночью носила бассару — одежду из лисьих шкур. И бог снизошел к Алепо. Шли годы, весна сменяла зиму, а девочка-лисичка оставалась юной и прекрасной. Фивы боялись Алепо. Радовались, что в город Дионисова Лиса заходит редко. Все больше она скиталась в лесах, славя Вакха пляской. С мужчин, встретившихся на пути, Алепо брала дань — семенем. Казалось бы, что за беда? Ведь не жизнью… Да только возвращались мужчины домой бесплодными и бессильными, отныне и навеки. Рыдали жены, мрачнели старики, видя, как прерывается род. И вот однажды собрались мужи, пылая гневом, нашли в чаще девочку-лисичку, подняли копья, разящие без промаха…

И бог вновь снизошел к Алепо.

Обратилась девочка-лисичка в лису-львицу с огненным хвостом. Разбросала мужей по поляне. Но крепки оказались мужи фиванские, даром что бесплодные. Встали плечом к плечу: клыки зверя? хвост из пламени? Так и копейное жало не из пуха лебяжьего! Ну-ка, отведай! Испугалась Алепо, бежать кинулась. Тут и узнали фиванцы про щедрость Диониса. Ветер отстал от бегущей Алепо. Молния, должно быть, и та отстала бы. Вернулись мужи в Фивы, отыскали слепца-Тиресия, лучшего из прорицателей. Не бейте зря ноги, сказал Тиресий. Таков дар бога: никто не сумеет настичь Дионисову Лису. И бойтесь — прогневили вы девочку-лисичку.

Ждите беды.

Случилось по слову Тиресия. Запылали поля вокруг Фив. Зажглись деревни и предместья. Огонь лисьим хвостом кружился на ветру. Горели ячмень и пшеница. Пеплом становились дома окраин. Жестоко мстила Алепо обидчикам. Вновь пришли мужи к Тиресию. Выкупа ждет лиса, вздохнул слепец. Бесплодны стали, детьми откупитесь. Раз в месяц жертвуйте ей мальчика — отстанет. «Да где ж ее найти? — охнули мужи. — Куда дитя вести-то?» В пещеру близ Тевмеса, указал прорицатель. Есть такая по дороге из Фив в Халкиду. Приведите и оставьте, она подберет. Иначе — голод и разорение.

Так и стала из Дионисовой Лисы — Тевмесская лисица.

Чудовище, проклятие Фив.

— Очищу, — сказал Креонт. — Свадьбу вам сыграю. Только убей.

— Как? — безнадежно спросил Амфитрион.

Иди в Фивы, подумал он, и встреть судьбу. Ядовитое пророчество; ядовитая судьба. Страшное чудовище можно взять отвагой. Сильное чудовище можно взять хитростью. Хитрое — силой. Но чем взять чудовище, которое ты не можешь догнать? Оно умчится прочь, а ты останешься, как дурак, со всей своей силой, отвагой и хитростью. Вот он, залог очищения: соверши подвиг, который нельзя совершить.

— Не знаю. Как сумеешь. Кто у нас герой?

— А кто у нас герой?

— Ты — правнук Зевса. Внук Персея, Убийцы Горгоны. Сын Алкея Могучего, который чуть не убил Птерелая Неуязвимого. И ты еще спрашиваешь: кто — герой?

Сын Алкея, вздрогнул Амфитрион. Сын хромого Алкея? Нет, сын Алкея Могучего, который чуть не убил… Вот, значит, как они думают здесь, в Фивах. А может, не только в Фивах. Жаль, мы с отцом… И он еще раз вздрогнул от простого, обжигающего, забытого, казалось, навсегда: «мы с отцом».