Йен Макдональд - Дорога Отчаяния

Личный телохранитель Раэла Манделлы–младшего не позволил Фронтере подойти к нему ближе, чем на три метра.

— Это должно прекратиться, Раэл.

Глава бастующих пожал плечами.

— Мне очень жаль, но это прекратиться не раньше, чем уедут штрейкбрехеры. Это их вина. Если вы хотите мирного разрешения проблемы, идите в Компанию, а не ко мне.

— Я только что оттуда. Они говорят то же самое, с точностью до наоборот. Не разыгрывай передо мной простака, Раэл. Я знаю тебя с тех пор, как ты был мальчишкой. Пока что у меня нет ни имен, ни доказательств, но закон — это закон, он не зависит от моих симпатий, и как только у меня появятся улики, он будет применен.

— Ты мне угрожаешь?

Доминик Фронтера лучше всех осознавал, насколько бессмысленно, с его‑то горсткой толстых, мирных констеблей, угрожать человеку, осмелившемуся бросить вызов транспланетной Корпорации Вифлеем Арес; и все же он сказал:

— Это не угроза, Раэл. Это совет.

К концу недели бежали все штрейкбрехеры за исключением трех сотен. Из этих оставшихся пятьдесят два остались навсегда — на городском кладбище. Эта же неделя была отмечена похоронами первого мученика Конкордата. Сепараторщик Вилли Гумира, 9 лет, холостой, был убит ударом кирпича по затылку в тот момент, когда попытался с ножом в руке подойти к сепараторщику–штрейкбрехеру из Мажино около начальной школы «Индустрия — это восторг». Вилли был мучеником, намеренной жертвой, победителем, чудовищем. Вилли опустили в землю в погребальной урне, накрытой бело–зеленым стягом Конкордата, под причитания матери, двух сестер и возлюбленной.

Раэл Манделла–младший и забастовочный комитет присутствовали на похоронах.

— И каковы сейчас показатели производства?

— Снизились до десяти процентов от оптимального уровня. По моим расчетам, завод станет убыточным через двадцать два дня.

— Забастовочного фонда хватит только на пятнадцать. Мавда, попробуй добиться денежной помощи и регулярных воздушных поставок от наших сторонников. Б. Дж., не ослабляй нажим на другие транспланетные компании, неудачи Вифлеем Арес — их удача. Я думаю переговорить с тетушкой, может быть, она сможет безвозмездно выделить нам место в церковных приютах. Это позволит сэкономить хоть какие‑то средства.

Шесть заговорщиков поклонились и разошлись каждый в свою сторону, а первые лопаты превосходной красной грязи обрушились на керамический гроб Вилли Гумиры.

Умертвив более трех четвертей своей плоти, Вдохновение Кадиллак стал в соответствующей степени менее покладистым, думала Таасмин Манделла.

— Госпожа, вы не должны позволять втянуть себя в диспут вокруг Сталелитейной компании Вифлеем Арес. Вы не должны смешивать дух с политикой.

Серая Госпожа и Железный Камерарий торопливо шагали по подземному коридору, ведущему из личных комнат в общие помещения. На слове «политика» Таасмин Манделла остановилась и прошептала Вдохновению Кадиллаку на ухо:

— Ты еси лицемер. Скажи мне, если дух не касается всякого проявления жизни, даже политики — истинный ли это дух? Скажи мне. — И она устремилась прочь по залитому неоновым светом коридору. Протезированный камерарий поспешал вслед за ней, щелкая и жужжа своими протезами.

— Госпожа, не сочтите за неуважение, но вы позволяете эмоциям затуманить ваш разум. Проигнорируйте тот факт, что Раэл Манделла–младший ваш племянник; вы должны принять взвешенное решение, следует ли допустить еретиков… прошу прощения, Госпожа, бастующих, в наши дортуары или нет. Если из рассмотрения устранены затемняющие картину субъективные факторы, решение становится совершенно очевидным.

У входа в зал аудиенций Таасмин Манделла снова остановилась.

— Разумеется, оно очевидно, Камерарий. Я объявлю о своей полной духовной, моральной и экономической поддержке Конкордата.

— Госпожа! Это безумие! Подумайте о паломниках, от чьей щедрости мы зависим — не будут ли они отвращены этим необдуманным шагом? Подумайте о Бедных Чадах — объединяясь с ере… забастовщиками, вы, в сущности, отвергаете их веру в святость Стальградского Храма. Вы не можете отринуть всех своих верных последователей — и пилигримов, и Бедных Чад!

— Мне известно, откуда исходят эти поддельные пророчества о фабрике, Камерарий. Я и на треть не так глупа, как ты полагаешь.

Она воссела на троне в зале аудиенций в столбе солнечного света, отбрасываемого расположенными под углом зеркалами. У ног ее были рассыпаны цветы и завитки металлической стружки, а перед ней стояла шеренга паломников с мрачно сведенными бровями, над которыми красовались девятиконечные звезды. Воздух дышал холодным благочестием.

— Это место нуждается в свете, — прошептала Таасмин Манделла самой себе, представляя десницу Панарха, открывающую базилику, словно банку с маринованными огурцами, чтобы впустить в нее сияние дня.

— Прошу прощения, мадам? — переспросило прислуживающее ей Бедной Чадо с металлической головой.

Бедное, бедное чадо, подумала Таасмин Манделла. По мере того, как очередь жаждущих излечения, благословения, пророчеств, прощения и исполнения молитв с шарканьем продвигалась вперед, она обнаружила, что сидит, разглядывает отражения облаков в зеркалах под крышей и думает о племяннике и войне, которую он ведет — о войне, ради которой и была ей дана ее мощь — под пустынным солнцем, открытым небом и пред глазами Панарха. Духовность в действии, вера в солдатских ботинках, ножевое лезвие революционной любви. Она правильно поступит, поддержав Конкордат. За все грехи свои они стоят за человечность, жизнь и свободу против Компании, несущей стерильность, механистическую регламентацию и полное уничтожение.

— Госпожа — Старухи из Черновы. — Стая беззубых бабушек в черных шалях склонилась в поклоне посреди цветов и стружки. Они несли уродливое деревянное изображение младенца. Его грубо вырезанный и нелепо расписанный лик имел такое выражение, как будто ему в задницу воткнули какой‑то острый предмет. — Они принесли прошение, госпожа. — Прислужница почтительно согнулась и жестами велела Старухам из Черновы приблизиться.

— Каково ваше прошение? — Солнце играло на чистой холодной воде, листья бросали узорчатые тени; Таасмин Манделла едва могла сосредоточиться на их умоляющих голосах.

— … отняли наших сынов и сынов наших сынов, отняли нашу свободу, наше достоинство, они отняли все что у нас было и вернули сломанным; они называют это «индустриальный феодализм», и за него мы хотим отблагодарить их…

— Стоп. Вы из Стальграда?

Самая старая и почтенная из бабушек согнулась в ужасе.

— Встаньте все. — Солнечный свет, тень и прохладная чистая вода испарились под лучами солнца более могучего. — Вы из… — она пошарила в памяти, проклиная себя за невнимательность., — Черновы в Новом Мерионедде?