Стивен Эриксон - Дань псам

— Отлично. Но ведь ты не можешь на ней жениться:

— На ком?

— На Верховной Жрице. Ты хотя бы понял, что она любит тебя… возможно, любила все это время. Проклятые Анди, вы живете очень долго, но, похоже, так и не научились понимать суть происходящего. Подарили бы мне ваши бесконечные годы… нет, у меня даже глаз зачесался. Не надо мне такого. Я и так зажился на свете.

У Спиннока закружилась голова. Верховная Жрица? — Нет, не она. Она меня не любит. И вообще я не о ней…

— Боги подлые! Спинок Дюрав, ты жалкий идиот.

— Знаю. Я же признался, ради Худа!

— Итак, тебе не хочется сделать Верховную Жрицу счастливой впервые за сотню тысяч лет. Чудно. Ну, дело твое. Другая женщина… осторожно, кто-нибудь может пойти и убить ее. Зависть опасна.

Сирдомин вел себя слишком беззаботно, слишком открыто и слишком искренне. Он походил на человека, поддавшегося отчаянию и больше ни о чем не заботящегося. Выпустившего все стрелы и с удовольствием замечающего опасную, смертельную пустоту колчана. Такой Сирдомин пугал Спиннока. — О чем ты?

— Я убивал людей. — Сирдомин налил еще эля и опустился на стул. — Пока их было одиннадцать. Они видели в себе освободителей. Замышляли падение «поработителей» — Тисте Анди. Я ответил на их молитвы, освободив всех. Это моя епитимия, Спиннок Дюрав. Мое личное извинение за безумства человеческой расы. Протии же их, ибо я не могу.

Спиннок ощущал комок в горле и слезы на глазах. Он не мог взглянуть на этого человек, не смел — дабы не увидеть того, что не предназначено для посторонних. Даже для ближайшего друга. Ни для кого… — Это, — сказал он, ненавидя собственные слова, — не было необходимым.

— Честно говоря, ты прав, друг. Они и так должны были поплатиться — я верю и в твою эффективность, и в силу твоего Лорда. Но пойми, я просто хотел показать, что при необходимости мы способны разобраться с такими самостоятельно. Контроль и баланс. Кровь запятнала мои руки, а не твои. Ни у кого не появилось лишней причины ненавидеть вас.

— Ненавидящим причины не важны, Сирдомин.

Собеседник кивнул (Спиннок заметил его движение краем глаза).

Последовало молчание. Спиннок припомнил историю, которую слышал уже не раз. О том, как Сжигатель Мостов по имени Вискиджек — человек, которого Аномандер Рейк называл другом — остановил истребление паннионских ведьм, безумных матерей Мертвого Семени. Вискиджек, человек, пожелал одарить Сына Тьмы, избавив от лишнего бремени, от акта жестокости. Жест, потрясший Владыку до глубины души. «Не в нашей природе позволять другим разделить наши тяготы. Но взять на себя чужие тяготы… на это мы готовы».

— Гадаю, не спутали ли мы его планы.

— Кого?

Спиннок потер лицо. Он уже чувствовал себя пьяным. — Итковиана.

— Разумеется, нет. Серые Мечи…

— У них был Надежный Щит, да. Но они не были в этом уникальны. Это древний титул. Мы стали темным зеркалом для таких людей? — Он потряс головой. — Возможно, и нет. Это походит на большое заблуждение.

— Согласен, — мрачно прогудел Сирдомин.

— Я люблю ее.

— Ты так говоришь. Но, по всей видимости, ты ей не достанешься.

— Точно.

— Поэтому ты напился.

— Да.

— Дай мне набраться, Спиннок Дюрав. Я тоже сделаю что должен.

— И что ты должен?

— Ну, я пойду и скажу ей, что она треклятая дура.

— Не получится.

— Неужели?

Спиннок кивнул: — Она уже встречалась с тобой. И не дрогнула.

Снова потянулось молчание. Оно тянулось и тянулось…

Он был достаточно пьян, чтобы повернуть голову и впиться взором в глаза Сирдомина.

Лицо друга было белым как пыль. Маской смерти. — Где же она? — спросил человек натянутым, хриплым голосом.

— На пути к кургану, думается мне. Сирдомин, прости. Я не лгал, называя себя дураком…

— Ты и был дураком. — Мужчина встал, чуть покачнувшись, и помог себе, схватившись обеими руками за спинку стула. — Но не в том смысле, как тебе кажется.

— Ей моя помощь не нужна, — сказал Спиннок Дюрав.

— И я не хочу ей помогать.

— Твой выбор…

— Тебе не нужно было слушать, дружище. Ее не нужно было слушать!

Спинок встал, когда Сирдомин направился к двери. Он вдруг онемел, отупел, впал в оцепенение. «Что я наделал? Да чего только не наделал!»

Друг ушел.

Раздраженная Семар Дев открывала в себе крайне неприятные истины. Нет особой причины негодовать на спутников, нашедших удовольствие в компании друг друга. На то, как свободно они говорят, как презирают приличия, хотя едва знакомы; как темы их бесед вольными потоками несутся туда и обратно, летят по волнам настроений, окружают водоворотами торчащие из моря скалы — трудные вопросы. Сильнее всего ее сердят взрывы хохота, ибо она знает — проклятие всем богам, просто уверена! — что ни одному из них не дано чувства юмора, что они так далеки от природной смешливости, что остается лишь в изумлении открыть рот.

Они обсуждали родные племена, обменивались историями о половой удали. Они говорили об оружии, и каждый без сомнений отдавал другому свой меч — для изучения и даже для экспериментов с выпадами и прочими приемами. Скиталец поведал о своем друге Эреко, Тартено столь чистой, древней крови, что он навис бы над Карсой, встань они рядом. В истории этой Семар различила отзвуки глубокого горя? ран столь болезненных, что Скиталец не решается коснуться их. Сказание об Эреко осталось незаконченным. И Карса Орлонг не настаивал, являя полнейшее понимание, что душа может сочиться кровью в невидимых местах и лучшее, на что способны смертные — избегать этих мест.

В ответ он рассказал о двоих спутниках, сопровождавших его в злосчастном набеге на земли людей, о Байроте Гилде и Делюме Торде. Их души, гордо заявил Карса, обитают отныне в каменных недрах меча. Скиталец на это просто хмыкнул и затем сказал: «Достойное место».

К исходу второго дня Семар готова была кричать. Рвать волосы на голове. Выплевывать проклятия и кровь и зубы и, может быть, вывернуть наизнанку желудок. Так что лучше было молчать, сдерживать ярость, напоминая себе привязанного к земле бешеного зверя. Нелепо. Смешно и глупо. Она ощущает чистейшую зависть. Разве после судьбоносной встречи не узнала она об этих двоих мужчинах больше, чем знала до сих пор? Словно скворец — чистильщик, она носится между двумя бхедринами, глядя то на одного, то на другого, тогда как покой таится в молчании, в нежелании выказывать обуявший ее гнев.

Они скакали по плоской равнине, находя истоптанные тропы караванов — все они сворачивали к Коричным Пустошам. Встречавшиеся изредка торговые поезда как будто таились, стражники ехали в полной готовности, купцы предпочитали отмалчиваться. Вот недавно, перед закатом, четверо конных проскакали рядом с их лагерем, поглядели задумчиво и пришпорили коней, не сказав и слова.