Стивен Эриксон - Дань псам

Карса оскалился и сказал: — Видела, Семар Дев? Как говаривал дедушка, волки не нюхают под хвостом у медведя.

— Твой дедушка, — заметил Скиталец, — был наблюдательным.

— По большей части он был дураком, но иногда и дураки изрекают мудрость племени. — Тоблакай снова поглядел на Семар Дев. — Ты в безопасности, Ведьма.

— От посторонних — да, — буркнула она.

Ублюдок рассмеялся.

Коричные Пустоши не зря получили такое имя. Здесь доминировал один лишь вид травы, ржаво красной, высотой по пояс, с зазубренными листьями и висящими на стебельках колючими коробочками семян. В траве кишели мелкие красно-полосатые ящерицы — размахивая хвостами и шурша травой, они разбегались с пути всадников. Земля совершенно выровнялась, так что невозможно было разглядеть ни одной возвышенности или холма.

Утомившись монотонностью пейзажа, Карса и Скиталец, кажется, старались порвать голосовые связки.

— Мало кто помнит, — говорил Скиталец, — хаос ранних дней Малазанской Империи. Безумцем был не только сам император Келланвед. Его первые лейтенанты были из напанов, и каждый тайно присягнул молодой женщине по кличке Угрюмая, которая была наследницей короны Напанских островов в изгнании со дня их захвата Антой. — Он помедлил. — Или так рассказывали. Правдиво ли? Действительно ли Угрюмая была последней наследницей королевской линии? Трудно сказать. Однако это оказалось кстати, когда они сменила имя, назвалась Лейсин и захватила престол Империи. Так или иначе, все ее помощники были малость не в себе. Арко, Сухарь, Нок, все они. Скорые на фанатизм, готовые на все ради пользы империи.

— Империи или Угрюмой? — спросил Карса. — Не может ли быть, что они просто использовали Келланведа?

— Разумное подозрение. Однако лишь Нок остался рядом с Лейсин — Императрицей. Остальные… утонули.

— Утонули?

— Официально. Причина смерти быстро вошла в пословицу. Пусть так и будет. Они исчезли.

— Был еще кое-кто, — вмешалась Семар.

— Танцор…

— Я не о нем. Был Первый Меч. Дассем Альтор, командующий всеми армиями Императора Малаза. Он не был напаном. Он был дальхонезцем.

Скиталец искоса поглядел на нее: — Он пал на Семиградье вскоре после того, как Лейсин взяла властью.

— Угрюмая убила его, — сказала Семар Дев.

Карса хмыкнул: — Устранила возможного соперника — ей нужно было расчистить дорогу. Это, Ведьма, не дикость и не цивилизация. Такое бывает и среди мокроносых варваров и в империях. Это истина власти.

— Не хочу оспаривать твои слова, Тоблакай. Хочешь знать, что было после того, как ты убил императора Рулада?

— Тисте Эдур покинули империю.

— Откуда… как ты узнал?

Он оскалил зубы. — Догадался.

— Просто догадался?

— Да. Им не хотелось там жить.

Скиталец сказал: — Думаю, Тисте Эдур быстро поняли проклятие оккупации. Это рана, заражающая, отравляющая и оккупантов, и покоренных. Обе культуры искажаются, впадают в крайности. Ненависть, страх, алчность, измена, паранойя, ужасающее равнодушие к страданиям.

— Но малазане оккупировали Семиградье…

— Нет, Семар Дев. Малазане завоевали Семиградье. Это иное дело. Келланвед очень хорошо все понимал. Когда вы хотите крепко вцепиться во вражескую территорию, делайте хватку незаметной. Пусть распоряжаются местные власти — нужно держать под контролем лишь немногих. Остальным — купцам, пастухам, фермерам, работникам — нужно показать, что обстоятельства улучшаются. Как можно скорее. «Завоевание — бурная волна, правление — тихая рябь». Слова самого Императора.

— Так поступал Коготь, да? Проникнуть, парализовать правительства…

— Чем меньше прольется крови, тем лучше.

Карса Орлонг хохотнул. — По разному бывает, — заявил он. — Есть другие способы завоевания.

— Например?

— Скиталец, друг мой, ты говоришь о завоевании как способе усилить власть — чем больше подданных и городов под твоим контролем, тем ты сильнее. А как насчет силы разрушения?

Семар Дев заметила, что ей хочется затаить дыхание. Скиталец обдумал слова Тоблакая и не сразу ответил: — Тогда ты ничего не выигрываешь.

— Неправда, — отвечал Карса, потягиваясь. Ущерб мотнул головой — быстро, словно промелькнула секира. — Я поглядел в лицо цивилизации и не был впечатлен.

— Нет порока в критичном настрое.

— Он не критикует, — встряла Семар. — Он намерен ее разрушить. Цивилизацию. Всю, от моря до моря. Когда Карса Орлонг закончит, не останется ни одного живого города. Правильно, Тоблакай?

— Не вижу смысла сдерживать амбиции, Ведьма.

Скиталец замолчал, и тишина повисла словно вуаль, отсекшая, казалось, даже унылое бормотание ветра.

«Боги, как часто я желала ему удачи! Даже когда он старался ужаснуть меня.

Он готов убить миллионы. Он сокрушит все символы прогресса. От плуга к палке-ковырялке. Он кирпича к пещерам. От железа к камню. Забей нас в землю, загони в грязь. Звери начнут охотиться на нас, а те, что уцелеют… что же, они станут охотиться друг на друга».

Скиталец наконец отозвался. — Не люблю города, — сказал он.

— Оба варвары, — пробормотала она под нос. Мужчины промолчали. Может, даже не расслышали. Она метнула взгляд — налево и направо — и увидела, что оба улыбаются. Вокруг шелестело ржавое море травы.

Скиталец заговорил: — Первый закон множества — конформизм. Цивилизация — механизм контроля и поддержания множества. Чем более цивилизована нация, тем покорнее население — пока не настает последний век цивилизации, когда множество начинает войну с конформизмом. Массы становятся все более дикими, все более впадают в крайности; а власть старается усилить средства контроля, становясь дьявольской тиранией.

— Снова Келланвед?

Скиталец фыркнул: — Вряд ли. Дюкер, Историк Империи.

За прошедшую ночь Нимандер Голит провел свой малый отряд сквозь Бастион. Дети Тьмы, объятые тихой силой Аранаты, двигались в безмолвии, никем не замеченные (по крайней мере, так им казалось, ведь тревоги никто не поднимал). Город казался мертвым, похожим на закрытый цветок. На закате, перед тем как они двинулись в путь, на главной улице послышался цокот и стук; подойдя ближе к воротам, они пронаблюдали за въездом в город десятков огромных фур. Извозчики — с расслабленными лицами, с одержимыми глазами и перепачканными бурым ртами — лениво вели набитые до краев фургоны и телеги. Груды свежих фруктов, фляги масла, корзины фиг, соленые угри и копченое мясо бхедринов, баранина в пряностях и множество прочих припасов — всё это охотно отдавалось за бочонки келика.

Жестокая ирония виделась в том, как равнодушно местный люд принимает изобилие пищи. Большинство уже не желает есть. Большинство голодает в экстазе сэманкелика, чернил божьего страдания.