Стивен Эриксон - Дань псам

Смотрите же, что с вами будет».

Она поспешила вслед безмозглой сестрице.

Скиньтику хотелось плакать, но он понимал — лучше приберечь слезы на потом, для того тайного места, в котором все будет кончено, для того времени, когда они начнут нормальную жизнь, почти мирную жизнь.

Он не любил молиться, особенно Матери Тьме — сердце ее жестоко, измена ее стала незаживающей раной всех Тисте Анди. Тем не менее он молился. Не богу или богине, не той неведомой силе, что охотно делится милосердием. Нет, Скиньтик молился о мире.

О царстве покоя.

Он не знает, существует ли хоть где-то подобное царство. Не знает, заслужил ли его такой, как он. Рай принадлежит невинным. Вот почему он был и навсегда останется… пустым. Вот почему он зовется раем.

У внешних дверей продолжалась бойня. Кедевисс видела, что Ненанда улыбается. Будь у нее возможность, дала бы ему пощечину. С размаху. Так сильно, чтобы радость выкатилась из глаз. Во всем этом нет ничего славного. Алчные дураки идут и идут, отталкивая друг дружку, а она с Ненандой режут и режут их.

Ох, сражения в стиле «один против толпы» им привычны, они чертовски хорошо знают эту технику. И в них нет гордости. Отчаянное сопротивление требует опыта — и ничего больше. А Тисте Анди прежде всего опытный народ.

Так что кровь хлещет и хлещет, тела содрогаются под ногами, пока их не оттащили другие, жаждущие получить свое.

Она убила двадцатого богопоклонника, и он ничем не отличался от девятнадцатого, как и от первого. Кровь подобна дождю. Кровь подобна слезам. Быстро просыхает.

Ненанда захохотал. Миг спустя богопоклонники сменили тактику. С неистовыми воплями они надавили всей массой, превратив тела убиваемых Ненандой и Кедевисс в щит из плоти и костей. Толпа напирала; Тисте Анди оттеснили от порога…

И атакующие ринулись внутрь, торжествующе крича.

Ненанда уже не смеялся.

Нимандер был у внутренней двери, когда услышал дикие крики позади. Резко развернувшись, он увидел, что Ненанда и Кедевисс отступают под напором обезумевших людей. — Скиньтик!

Кузен перевалил тело Скола на плечо Нимандера, повернулся и выхватил меч, смешавшись с толпой. Нимандер побрел в коридор.

«Зачем?! Зачем мы это делаем? Мы принесли Скола к Умирающему Богу, словно жертву. Проклятье!» Впереди он видел Десру и Аранату — те приближались к концу перехода, в котором имелось еще одно помещение. «Алтарный зал… там нас ждет…» — Стойте!

Оглянулась лишь Десра.

Араната вошла внутрь.

Вонь горящего келика навалилась на Нимандера; он зашатался, едва шагая под весом вялого, лишенного сознания Скола. Стены были зарисованы грубыми иероглифами. Кое-где виднелись поцарапанные лики неких древних божеств; в других местах стены носили следы свежего разрушения. Вот одинокий глаз насмешливо пялится на проходящих. Вот половина рта лыбится в шутовской ухмылке.

Трепещущий Нимандер заставил себя идти дальше. Он видел спину Десры, двигавшейся вслед Аранате.

Знаки на стенах начали сочиться слезами, и тут же он ощутил, будто растворяется. Вдруг накатила слепота; ужасные звуки битвы начали затухать, как бы отодвигаясь вдаль, пока, наконец, он не стал слышать лишь шум крови в ушах. Шум, подобный буре.

И через него из далекой дали послышался детский голосок. Он тихо пел.

Сирдомин вышел из Ночи и прищурился под полуденным солнцем. Над головой серебристые тучи, нависшие над курганом словно саваны небес. Нескончаемо льется дождь.

Сжимая талвар в руке, он поспешил к могильнику. Ноги скользили по жидкой грязи.

Она ушла одна.

Спиннок Дюрав — единственный друг, у него остающийся — признался в любви. Но он не понимает… да, она откажется от его помощи. Однако нельзя идти у нее на поводу. Ему нужно понять и это.

Боги, это не битва Сирдомина. Не ему биться за Селинд. И все же он шагает, похолодевший от страха, трясущийся от жара, и каждая деталь, увиденная вокруг, словно кричит — словно мирские истины способны обжигать, плескать кислотой в глаза. Колеи, сломанные спицы, горшки, лужи мутной воды, выступившие наружу корни — все это стало зарубками на земле, настойчиво требующими прочтения. «Мы тут», словно кричали они, «только мы тут и есть. Мы…»

Не его битва. Но Спиннок не понял. Он Тисте Анди. Он отсчитывает время столетиями; то, что упущено сегодня, можно наверстать позже, через год, век, эпоху. Для них нет перемен. Они считают, что ничто не изменяется. Падший народ. Мечты о возвращении рассыпались прахом.

Она ушла одна. Ушла туда, где под светом дня нагло вышагивают заговорщики, готовя возвращение времени страданий. Где они оскверняют святилище безразличного бога. Может быть, она присоединилась к ним. Если так, Спиннок имеет право узнать истину.

Крыса скользнула в канаву в нескольких шагах впереди. Он подходил все ближе и уже ощущал вонь лагеря, смрад, не смываемый даже ливнем.

Ему заступят путь? Он надеялся на это. Если заговорщики попрячутся, отыскать их будет нелегко. Если и она решила спрятаться… что же, ему придется перевернуть каждую хижину, каждый жалкий шалаш, вломиться в каждую волглую палатку и каждый ржавый фургон.

С деревьев на другой стороне доносилось пение птиц. Звук, на удивление чистый. Щупальца дыма извивались над промокшими кострами, и глазам Сирдомина они представлялись толстыми змеями. Да, он идет в самое логово.

«Но, Спиннок, не тебе это делать. Не тебе об этом знать. Это дела людей, и если она захочет, я вытащу ее отсюда. Назад, к тебе». Он спасет одну жизнь, и этого будет достаточно.

Сирдомин принялся гадать, видит ли Искупитель происходящее таким вот образом. Принять одну душу, невзирая на тысячи просящих о том же? Нет, он не станет судить, не станет выбирать. Он примет всех.

Сирдомин понял, что ему все равно. Этот бог оказался не для него.

Он склонял колени перед курганом не ради искупления. «Я был одинок. Я думал, он тоже одинок. Проклятие тебе, Верховная Жрица, почему ты не оставила меня одного?!

Не хочу вмешиваться.

Спиннок, ты задолжал мне, но ты не узнаешь об этом. Я не расскажу. Пусть ливень смоет кровь с рук…»

Он вышел в путь полупьяным, но сейчас совершенно протрезвел. Разум охватило пламя.

Дойдя до главной улицы лагеря, он начал подниматься. Дождь стал мелким, словно туман, но он уже промок. От рук поднимался пар. Грунт хлюпал при каждом шаге. Забравшись на гребень холма, он согнулся, пытаясь отдышаться. Выпрямился… что-то мелькнуло перед глазами… послышался треск, в голове вспыхнуло, и больше он ничего не чувствовал.

Градизен встал над упавшим Сирдомином, вгляделся в разбитое, покрывшееся кровью лицо. Жрикрыс подошел, присел над телом. — Жив. Но утонет в своей же крови, если ты его не перевернешь. Урдо, чего ты хочешь?