Стивен Эриксон - Дань псам

Там, за свежими фруктами и графином изысканного белого вина — а возможно, и за кальяном — она станет наблюдать за суетой жизни внизу, уделяя лишь мимолетное внимание и собакам, которых она не хочет, и детям, которых у нее нет и, скорее всего, не будет, если вспомнить о пристрастиях Горласа. Мимоходом, забавляясь, подумает о родителях мужа, их нелюбви к ней — убеждены, что она бесплодна, нет сомнений, но разве женщина может забеременеть сама от себя? И о своем отце, недавно овдовевшем, о грустных глазах и улыбке, которую он выдавливает при каждой встрече. Снова подумает, что нужно бы отвести его в сторонку и предупредить — но о чем? Да, о муже, Хануте Орре и Шардене Лиме, их общих делах. Им снится схема великого триумвирата тиранов; наверное, они уже планируют осуществление своей мечты. Но ведь он же рассмеется, не так ли? Скажет, что все молодые члены Совета одинаковы, пылают амбициями и великими замыслами; что их возвышение — лишь вопрос времени, оно неостановимо, словно морской прилив, скоро они сами поймут это и прекратят разрабатывать бесконечные планы захвата власти. Терпение, скажет он ей, это добродетель, приходящая последней. «Да, зачастую слишком поздно, чтобы иметь хоть какую-то ценность, дорогой отец. Погляди на себя, на жизнь, проведенную с женщиной, которую ты никогда не любил. Сейчас ты наконец освободился — чтобы обнаружить, что уже сед, сутул, спишь по десять звонов каждую ночь…»

Такие и подобные мысли тревожили ее, пока она освежалась и выбирала наряд. Она слышала, как Горлас сел на кровать в своих покоях. Без сомнения, стягивает сапоги, отлично зная, что она тут, в крошечной комнатке. Но ему все равно.

Что же предложит ей Даруджистан в столь солнечный день? Ну, она скоро увидит, не так ли?

Она отвернулась от собравшихся во дворе учеников, скользнула по нему глазами и осклабилась: — А, ты…

— И это твоя новая поросль, да? Сладкое лобзанье Апсалар, Стонни!

Ухмылка стала кривой гримасой; Стонни ушла в тень колоннады, где уселась на скамью под аркой, вытянула ноги. — Я не отрицаю, Грантл. Но я кое-что заметила. Сынки благородных поначалу приходят ленивыми, слишком толстыми и равнодушными. Искусство меча — это что-то, навязанное отцами и столь же скучное, как уроки игры на лире или счет. Почти все не способны удержать учебный клинок полсотни ударов сердца кряду. Я рассчитываю, что за восемь месяцев они едва-едва перестанут отличаться от ходячих соплей. Сладкое лобзанье Апсалар? Да, я согласна. Это кража, точно так.

— Вижу, ты хорошо научилась красть.

Женщина провела рукой в перчатке по правому бедру: — Новые лосины. Ну разве не роскошь?

— Поразительная.

— Черный бархат на старушечьих ногах так не играет.

— И на моих тоже.

— Чего хотел, Грантл? Вижу, полоски наконец-то поблекли. Я слышала, ты прямо сиял, когда вернулся.

— Катастрофа. Мне нужно сменить работу.

— Не будь смешным. Эта — единственная, в которой ты хоть что-то смыслишь. Болванам вроде тебя нужно быть в поле, прокладывать путь, рубя толстые черепа бандитов и прочей дряни. Когда ты начал задерживаться в городе, я поняла: городу несдобровать. Но так уж случилось, что мне нравится здесь жить, потому чем скорее ты снова выйдешь на тракт, тем лучше.

— Я тоже скучал по тебе, Стонни.

Женщина фыркнула.

— Бедек и Мирла хорошо поживают, кстати говоря.

— Дальше не надо.

Он вздохнул и почесал лицо.

— Я сказала, Грантл.

— Слушай, все, о чем я прошу — короткий визит…

— Я посылаю деньги.

— Неужели? Первый раз слышу. Бедек ни разу не рассказывал. Судя по тому, как они живут, посылаешь ты слишком мало или слишком редко.

Стонни сверкнула глазами: — Цап встречает меня у дверей, деньги передаются прямиком ему в руки. Уверяю, Грантл. Да как ты вообще смеешь? Я официально оформила усыновление и, черт дери, ничем им ни обязана.

— Цап. Ну, похоже, это все объясняет. В следующий раз попробуй отдать Бедеку или Мирле. Кому угодно, кроме Цапа.

— Ты хочешь сказать, мелкий дерьмец крал деньги?

— Они едва перебиваются. Что же, зная тебя так хорошо, как знаю я, становится понятно — приемные они родители или нет, но ты не захотела бы видеть их голодающими. Особенно сына.

— Не зови его так.

— Стонни…

— Отродье насильника. Я гляжу в запрокинутое лицо Харлло — а вижу ЕГО лицо. Ясно вижу, Грантл. — Она покачала головой, отказываясь смотреть ему в глаза, подтянула напряженные ноги; всякая бравада исчезла — женщина обхватила себя руками, и Грантл снова ощутил, как рвется на части сердце. Но он ничего не может сделать, ничего не может сказать. Будет только хуже.

— Лучше тебе идти, — сказала она натянуто. — Возвращайся, когда мир станет погибать, Грантл.

— Я подумываю о Трайгальской Торговой Гильдии.

Ее голова резко повернулась: — С ума сошел? Страдаешь стремлением к смерти?

— Возможно.

— Тогда иди с глаз моих. Иди, беги и помирай где подальше.

— Твои ученики готовы упасть, — переменил тему Грантл. — Повторять приемы в низком приседе — это любому нелегко. Сомневаюсь, что они смогут приползти завтра.

— Забудь о них. Если ты уже решил записаться к трайгаллам, так и скажи.

— Я думал, ты сможешь меня отговорить.

— С чего бы? у тебя своя жизнь, у меня своя. Мы не женаты. Мы даже не любовники…

— В этой области успехи есть, Стонни? Кто-нибудь мог бы…

— Прекрати. Прекрати болтать. Ты каждый раз приходишь с одним и тем же, весь полный жалости и, черт подери, сочащийся святостью. Пробуешь и пробуешь убеждать…

— Убеждать? В чем?

— Что я еще человек. Но все, проехали. Стонни Менакис умерла несколько лет назад. Сейчас перед тобой воровка, ведущая школу по обучению сущим пустякам чертенят с мочой в жилах. Я здесь для того, чтобы выдоить дураков досуха, освободить от монеты. Я здесь просто для того, чтобы врать им: «Ваш сын или ваша дочь скоро станут чемпионами среди фехтовальщиков».

— Так, значит, ты не станешь отговаривать меня от трайгаллов. — Грантл повернулся к выходу. — Вижу, здесь от меня добра не будет. Извини.

Однако, когда он уже собрался уходить, она схватила его за локоть: — Не надо.

— Не надо чего?

— Не забирай последнего, Грантл. Стремление к смерти — совсем нехорошая штука.

Чудно, — буркнул он и вышел.

Что ж, опять только все замутил. Ничего нового, увы. «Надо бы отловить Цапа, устроить встряску — другую. Хотя бы вытрясу правду. Пусть колется, где спрятал сокровища. Не удивляюсь, что он любит сидеть на пороге. Похоже, один глаз всегда настороже».

Итак, Грантл возвращается к своим неприятным истинам — к жизни, которую тратит зря, к бесполезным вещам, о которых зачем — то решил заботиться… Ну, не совсем так. Есть этот мальчик. Но вряд ли роль изредка приходящего дяди можно считать особо достойной. Какую мудрость он может передать? Весьма малую, если поглядеть на руины прошлой его жизни. Товарищи мертвы или сгинули, последователи гниют в земле; груды пепла старых битв, десятки лет, потраченных на защиту чужих доходов, каких-то бесчестных скоробогачей. О, Грантл мог иногда отказываться от службы, даже пускать кровь нанимателям. Не славно ли?