Стивен Эриксон - Дань псам

Вот почему, если подумать хорошенько, Трайгалл Трайдгилд начинает все сильнее тянуть его. Дольщик — человек честный. У него есть вложения в общее дело, он защищает свое добро, а не добро какого-то жирного дурака, потирающего во дворце потные руки.

Неужели это стремление к смерти? Едва ли. Многие дольщики выживают, а те, что поумнее, успевают выйти вовремя, получив денег достаточно для покупки особняка, для того, чтобы провести остаток лет в благословенной роскоши. Ох, вот это как раз для него, не так ли? «Что же, если ты хорош только в одном деле, прекращая им заниматься, мигом становишься бездельником!»

А очередной служитель Трича станет скрестись у дверей. «Летний Тигр взревет, о Избранный. Но ты бесстыдно возлежишь на шелковых простынях. Как насчет битв? Как насчет крови и стонов умирающих? Как насчет хаоса и вони выпущенных кишок, тел, свернувшихся в грязи и слизи, зажимающих смертельные раны? Как насчет ужасного сражения, из которого выходишь столь восхитительно живым?!»

Да, как насчет всего этого? «Дайте мне валяться, раскатисто и умиротворенно урча. Пока война сама меня не найдет. Если никогда не найдет — будет просто отлично».

Ба, никого ему не обдурить, а в особенности себя самого. Он не солдат, это верно, но похоже, что бойня сама его находит. Проклятие тигра, который бредет, обдумывая свои дела — и вдруг толпа пучеглазых дураков несется с пением в лес, аж земля дрожит. Это истина? Едва ли, ведь повода охотиться на тигров нет. Точно? Похоже, он придумал эту сцену или подхватил из снов Трича. Но разве охотники не осаждают зверей, выгоняя из логовищ, пещер и нор? Толпа бормочет скудные оправдания насчет потравы скота, хотя на деле жаждет кровушки.

«Загоните меня, вот как? Давайте, прошу…» Он вдруг обнаружил, что настроение изменилось, став подвижным как ртуть, кипящим от ярости.

Он шагал по улице, был уже близко от своего жилища, когда прохожие потеряли лица, став просто ходячими кусками мяса, и ему хотелось убить их всех.

Взгляд вниз, на руки — он видел, что тигровые полоски врезаются кожу, став черными словно гагат; он понял, что глаза сейчас светятся, зубы оскалены, клыки влажно блестят; он понял, почему смутные формы — прохожие разбегаются с дороги. Если один подойдет близко — он выбросит руку, отворит горло и вкусит языком соленой крови. Но дураки мчались прочь, заползая в двери или убегая по боковым улочкам.

Разочарованный, лишенный острых ощущений, он обнаружил себя у своей двери.

Она не поняла — или поняла слишком хорошо. Так или иначе, она права, когда говорит: он не принадлежит ни этому городу, ни другому. Они все — клетки, а он так и не сумел научиться трюку обитания в клетке.

В любом случае, мир слишком высоко ценят. Да поглядите на Стонни. «Я возьму свою долю, свое состояние и куплю новую жизнь — жизнь со слугами и все прочим, дом со стеной и садом». Он будет приказывать выносить себя в сад, будет сидеть и греться на солнце. Отлично воспитанные дети; да, какой-нибудь злобный учитель, способный взять Цапа за горло и научить некоторому уважению. А если не уважению, то ужасу. А для Харлло — шанс в будущем.

«Один — вот все, что мне нужно; неужели я не вытерплю одного? Самое меньшее, что я смогу для них сделать. А пока Стонни примет меры — позаботится, чтобы деньги доходили до Мирлы.

Так где я видел ту проклятую карету?»

Он опять стоит у своей двери, но лицом к улице. Нагружен пожитками, взял оружие и подбитый мехом дождевик — новенький, пахнет овцой — ясно, что должно было пройти время, но это несущественно, важно не то, что ты сделал, а то, что должен сделать. Без задних мыслей. Никаких колебаний, вялого взвешивания возможностей, никакого шатания взад-вперед, называемого иными «здравым размышлением».

Предстоит путь. Это тоже несущественно. Да, все несущественно, кроме мгновения, когда выскакивают когти и запах жертвы горчит в воздухе. Это Мгновение ждет где-то впереди, и он приближается, шаг за шагом, ибо если тигр решил, что пришло время охоты — значит, пришло время охоты.

Цап крался за жертвой, гордясь умением таиться, выслеживать тварь, что сидит в высокой траве, ни о чем не ведая. Доказательство, что Харлло не годится для реального мира, мира, в котором всё — угроза и нужно самому заботиться о себе, иначе о тебе «позаботятся» другие. Вот урок истины, и Цап готов преподавать его в этих пустошах.

В руке он держал мешочек с серебряными консулами, которые приносила Тетя Стонни — два слоя мешковины и шнурок, чтобы носить на шее. Когда монеты ударились о висок Харлло, звук получился отменным, по телу Цапа аж трепет прошел. То, как ненавистная голова своротилась набок, как тело шлепнулось о землю… да, это зрелище он готов боготворить.

Цап еще немного попинал бесчувственное тело, но без стонов и плача в этом оказалось мало забавы, и он ушел. Подобрал тяжелую корзину с кизяками и направился к дому. Мать порадуется подношению, поцелует в лоб; он выиграет время, а когда кто-нибудь спросит, куда делся Харлло… ну, он скажет, что видел его на пристанях, болтающим с каким-то матросом. Когда мальчишка не вернется ночевать, Мирла пошлет за Грантлом, попросит обойти побережье; там они поймут, что вечером отчалили два корабля, или три, и на каждом наверняка были юнги. А может, и нет — кому интересно помнить такие мелочи?

Потом будет недовольство, тревога, а потом и скорбь; но это продлится недолго. Цап станет драгоценным чадом, единственным оставшимся, единственным, кого они могут защищать, беречь и лелеять. Так все бывает, так всё и будет.

Улыбаясь яркому утреннему солнышку, поглядывая на длинноногих птиц на грязном мелководье слева, Цап не спеша брел домой. Хороший день. День, когда чувствуешь себя таким живым, таким свободным. Он исправил мир, целый мир.

Пастух, нашедший мальчишку в траве у вершины холма, что смотрит на Майтен и ворота Двух Волов, был стариком с артритическими коленями; пользы от него уже немного, и вскоре придется стать безработным — хозяин стада заметит, как тяжело он опирается на посох, как шатается. Осмотрев мальчика, он удивился, что тот еще жив. Пришлось думать, что же можно сделать для этого беспризорника.

Стоит ли трудиться? Он мог бы привести жену и телегу, вдвоем они подняли бы тельце и отвезли назад, в хижину у берега озера. Следили, выживет или нет, кормили бы, если он очнется.

Ну, много чего можно тут подумать. И все мысли неприятные, но кто вам сказал, что мир — приятное местечко? Найти ничью вещь — честное дело. Он уверен, есть какое-то правило, закон, вроде нахождения остатков кораблей на берегу. Что ты нашел, то твоё, его можно продать. Отлично, монета им пригодится.

Старик тоже решил, что день выдался хороший.