Михаил Шабловский - От тёмного истока

— А после понеслось, — продолжал меж тем Алёхин. — Ещё и ещё исчезали люди без следа. И из Горок, и из Дъякова, и из Парамонова конечно же… Граф никогда не велел писать заявлений о пропаже, говорил, бегут люди, не хотят работать, с жиру бесятся. Так что в полиции ты никаких следов не найдёшь, по их бумажкам у нас всё тихо и спокойно. Вона, целая рота охраны есть для поддержания правопорядка, все дружинниками в икшинском отделении числятся. Охрана у графа на особом счету, это архаровцы его, могут припугнуть кого надо, могут побить… А могут и утащить, хотя никто и не видел, кто и как утаскивал. Лёнька Саврасов, Толик Мазутин, Славка-морячок, две девчонки с Дъякова, жили на отшибе… Где они все? И хоть дурной толк понятен был бы, если б всё это были враги графа, люди, которые выступали против него! Да ить нет! Просто люди, тихо жили, никого не хотели свергать, никаких бунтов не хотели. И дети пропадать начали, самое-то страшное, дети. Мы уж знаем — после тридцатого мая и после тридцать первого октября кажный год опять слышим, что пропал кто-то… Вот первого числа Ксюша пропала, а говорят, что и ещё трое каких-то на смену не вышли, но этих я не знал. Граф, точнее, Пузин Владимирыч иногда привозит сюда молодёжь, работать на фермах нанимает, кого с Белоруссии, кого ещё откуда подальше. Селят их в бараках у ферм, там уже даже я не знаю, что происходит. Наверно, постепенно граф хотел бы всё население местное, родное, извести, да из-за границы напривозить себе рабов, вот тогда уж вообще развернётся в полный рост. Да я не доживу, и слава Богу. Дочку только вот жалко его, Анечку… Не такая она, как родители, светлая она…

Поезд медленно полз сквозь сгущающийся сумрак лесной тени, я слушал жуткие откровения старого машиниста, и ужас, омерзение и гнев росли во мне.

— Но это ещё полбеды, — вновь заговорил Алёхин. — Это как бы тебе, инспектор, сказать, всё земное… Для богатства или других каких хотений. А вот зачем граф почти каждую неделю ездит на север на машине с выключенными фарами? И оттуда потом почти через всю долину музыка и песнопения жуткие доносятся? Почему у меня иногда прямо под рельсами гундит что-то, вот под землёй гундит? Почему иногда аж стаи мрёнков над графским дворцом крутятся? Почему кладбище в Парамонове всё перекопано, склепы открытые стоят и пустые? Что он с костями своих предков делает? Это же и подумать страшно! Хозяйство он круто ведёт, ох, крутенько, богатеет, жиреет год от года, и это, конечно, потому, что требует с людей всё больше и больше, но это не всё… Говорят, золотом полны подвалы во дворце его, золотом, да не добром добытым. Дьявол, бают, ему то золото подаёт за поклонение да за шабаши эти на севере в лесах. А может, и людей он им там скармливает, а они ему золото за кровь человеческую дарят… Ты, инспектор, думаешь, небось, что всё это напридумывал пьяный старик… Но нет, нет, я правду говорю! Ты поди вон, спроси у графа, куда Ксюша Курсина подевалась, или у Пузина, управителя этого подленького, спроси! Куда, мол, у вас рабочие пропадают! Вот этот, и этот, и те! Куда дети пропадают?!

Старый машинист разошёлся не на шутку. Он уже почти кричал. Но вдруг словно иная мысль поразила его, и он затих. А затем прошептал еле слышно:

— Неет… неет. Не разговаривай больше с ними… Не ходи туда, Андрюха… Тебе же не нужно возвращаться, да? Давай-ка я тебя на Икшу отвезу, и ты бегом в Москву, докладай своему начальству, что я тебе рассказал. Скажи, мол, вот так и так, есть машинист тепловоза Захар Алёхин такой, и я свидетелем буду, я обещаю. Про всё как есть расскажи. Пускай прокуратуру пришлют, и врачей, и даже попов пусть присылают, только бы этого графа прижать!

— Нет, Захар, я не поеду… Я должен вернуться в усадьбу, — ответил я. — А скажите, только не думайте, что я вас осуждаю, просто ответьте, почему вы сами в Москву, в ту же прокуратуру не обратились? Не написали хотя бы?

Алёхин замолчал и отвернулся.

— Захар… Товарищ Алёхин, — дотронулся я до его плеча. — Простите, я не хотел вас обидеть, я понимаю…

Старый машинист поднял голову, и я увидел, что по небритым щекам его текут крупные слёзы.

— Захар…

— Что «Захар», — всхлипнул он. — Знаю я всё, товарищ инспектор. Мерзавец Захар Алёхин, мерзавец и трус. Боюсь я, боюсь, Андрюха! Просто боюсь, до дрожи боюсь их всех! Ты говоришь, «в Москву поезжай». Да ведь поучёней меня люди ездили, и пропали насовсем! А я и на Икше даже несколько часов провести не могу, меня обратно как ошейником тащит, почему, не знаю, но не могу я уехать-то! Письмо писать? Дык я не знаю, как, и не знаю, куда! И к тому же почта-то у нас тут же, в Парамонове! А почтаркой Верёвкина Дашка, крыса такая! За глаза графа ругает, да только кажное утро с чёрного входа дворца простоволосая уходит, и Сомов этот ихний в исподнем за ней дверку прикрывает! Куда уж тут письма писать! Напишешь, а они вскроют и прочтут, боюсь! Жить хочется… А как подумаешь про всё это, что я тут один с нормальной башкой остался, а сделать что-то страшуся, так хоть волком вой. Дети ведь пропадают! Водку тогда и глушу… Вот тебе всё рассказал, душу облегчил, может, ты хоть поможешь… А ты вона опять в логовище звериное собрался, да на ночь глядя ещё. Сгинешь ведь ни за грош! Не ходи обратно, не ходи, прошу! За столько месяцев хоть кто-то супротив графа приехал, хоть врач, и тот загинуть норовит! Ах ты, Господи Боже, что ж за напасть нам такая…

— Товарищ машинист, — спокойно сказал я. — Прошу вас, остановите локомотив. Я должен идти. Должен, товарищ машинист, понимаете? Я не забуду ничего из того, что вы мне сейчас рассказали. И если граф Залесьев хоть отчасти повинен в этих преступлениях, поверьте мне, он понесёт полную ответственность. Его будут судить, и судить будут не здесь, не в Икше, не в Дмитрове, и даже, возможно, не в Москве.

Алёхин удивлённо воззрился на меня. И тут я понял, что пришло время сделать то, чего мне ещё ни разу не приходилось делать за всё время службы в Организации. Сделать то, что вы много раз видели в американских детективах, как это делают тамошние агенты. Пришло время достать, развернуть и предъявить своё настоящее удостоверение. И я сунул руку за пазуху, вытащил кожаную книжечку, раскрыл её, и серебряная «омега» засияла перед изумлённым и нежданно обрадованным взором Алёхина. Кладя удостоверение обратно в карман, я одновременно немного отвернул лацкан пиджака и продемонстрировал машинисту кобуру с торчащей рукоятью пистолета.

— Да ты… — захлебнулся от радости Алёхин. — Родненький мой, да ты не врач! Да ты же чекист! Ох, молодец, вот молодец, старого Захарку обманул, графа обманул, Пузина обманул, ах ты ж, ты ведь не старший санинспектор Малинов, ты старший лейтенант Малинов, так ведь?

Конечно, я не собирался вдаваться в подробности и потому просто кивнул.