Барбара Морриган - Сердце, что растопит океан [litres]

Сегодня мы направляемся к западным воротам, чтобы до заката солнца прочесать лес, в надежде найти хоть какую-то зацепку. Мы уже приближаемся к краю деревни, как вдруг меня оглушает собачий лай.

– Ну здравствуй, – устало улыбаюсь я, присев и потрепав Янтаря по рыжей холке. Пёс чувствует неладное: он всю неделю мечется по деревне и под вечер беспокойно засыпает на крыльце дома, принадлежащего роду Белой Чайки. Приходится выносить ему шерстяное покрывало и менять горячую воду в миске, чтобы глупый зверь не замёрз. Однако я замечаю, что сегодня он ведёт себя иначе – прежде его уши и хвост были поджаты, взгляд потерян, а бегал он, слегка припадая к земле. Сейчас же он полон сил и бросается мне под ноги, заставляя прохожих морщиться от громкого тревожного лая.

– Что такое, мальчик? – спрашиваю я, пытаясь заглянуть ему в глаза, но пёс отскакивает, отбегая немного и снова возвращаясь ко мне. – Ты хочешь, чтобы я пошёл за тобой?

– Пору, у нас нет времени возиться с собакой, – поторапливает меня Вато.

– Погоди, – отвечаю я, смотря на пса, – кажется, он хочет нам что-то показать.

После недолгой словесной перепалки мне удаётся убедить Вато, что мы уже дважды прочесали эту часть леса, так что отвлечься ненадолго не повредит нашим поискам. К тому же Янтарь был последним, кого я видел с ней прежде, чем она исчезла.

Пёс семенит по заледенелой тропе, беспокойно оглядываясь, чтобы убедиться, что мы следуем за ним. Высказав пару едких комментариев, Вато наконец умолкает, заметив, что собака действительно пытается вести нас за собой. Эта дорога ведёт в сторону побережья, и во мне начинает зреть разочарование. Береговая линия – первое, что мы проверили, когда поняли, что Ину исчезла. Тама обнаружил пропажу своего гарпуна, и мы предположили, что она отправилась рыбачить. Никогда не считал её настолько безрассудной, но проверить мы были обязаны. Однако все лунки оказались целыми, лёд – крепким и ровным, а гарпун исчез вместе с Ину, его похитившей. Мы прочесали пляж как минимум десять раз, проверив каждый уголок, куда можно было бы отправиться в поисках места для рыбалки. Её там не было.

Янтарь сворачивает к отвесному склону, и я ругаюсь, едва не подвернув ногу, пытаясь спуститься вниз. Вато следует за мной, и я помогаю ему, подав руку. Пёс переходит на бег, рванувшись вперёд и перестав обращать на нас внимание, и нам тоже приходится ускориться, чтобы успевать за ним. Наконец он останавливается и заходится звонким лаем, от которого начинает болеть голова. Вато первым догоняет пса, а я окликаю его, чтобы узнать, в чём дело. Но Вато застывает на месте, не отреагировав на мой вопрос. Я кричу громче, думая, что он не расслышал, но безрезультатно. Я ускоряю шаг и в несколько прыжков сокращаю дистанцию между нами.

– Эй, ты что, оглох?! – недовольно спрашиваю я, тяжело дыша. Наконец я опускаю глаза, чтобы понять, что именно ошарашило Вато. И вдруг я понимаю одну вещь. Приближаясь к этому месту, я почувствовал укол тревоги. Что-то не так, но я никак не мог понять, в чём дело. Теперь же картинка сложилась воедино. Причина в звуке, которого я прежде не слышал. Коа’Коа – тихое место, но и у него свой шумовой пейзаж. Хруст снега под ногами, завывание ветра, скрип деревьев, раскачивающихся в лесной чаще, лай собак, отдалённые голоса деревенских… Но теперь в эту привычную гамму звуков вписывается что-то абсолютно новое. Шум воды. Я замечаю, что там, где заснеженный песок должен переходить в вечный лёд, сковавший океан, бежит глубокая тёмная трещина. Под нашими ногами с тихим шуршанием бьётся кристально голубая вода, дразнящая берег торопливыми прикосновениями.

Вато смотрит на меня безумными глазами. Он садится на корточки и стягивает коричневую рукавицу, чтобы коснуться воды. Он отдёргивает пальцы, почувствовав касание кусачего холода, но окунает их вновь в воду, не веря своим глазам. Я приседаю рядом и осторожно касаюсь поверхности воды, заставив беспокойные круги поползти по ней. Этого не может быть. Тридцать лет жители Коа’Коа боролись с неумолимыми льдами. Если и удавалось заставить их поддаться под натиском ледоруба, трещина быстро замерзала вновь. За все эти годы нам удалось сделать три лунки, которые не затянулись льдом и позволили нам добывать рыбу. Но здесь огромный кусок льдины просто исчез! А образовавшаяся трещина разрастается на глазах, захватывая всё новые и новые области белой поверхности океана.

Вато шевелит пальцами, уже привыкшими к холоду, и неожиданно брызгает водой мне в лицо. Я выбираю для него лучшее бранное слово из моего запаса и отплачиваю тем же. Вато морщится, а затем искренне смеётся. Этот смех такой неподдельный и редкий для последних дней, что я не могу не рассмеяться в ответ. Мы устраиваем небольшую войну, уворачиваясь от ледяных брызг, заставляющих кожу на щеках покрываться обжигающим румянцем. Отражая очередную атаку, я теряю равновесие и ухожу в воду почти по локти. Меховая окантовка рукава тут же насквозь промокает, и я сотню раз жалею, что ввязался в эту игру. Я нащупываю песчаное дно, чтобы выбраться, но неожиданно меня будто пронзает разряд молнии. Я нахожу что-то под водой. Торопливо обследовав предмет замёрзшими пальцами, я чувствую, как бледнею. Кажется, проходит вечность прежде, чем я извлекаю находку на свет.

– Холодно, наверное? – замечает с победоносной ухмылкой Вато. Но быстро замечает, как я переменился в лице. – Что там у тебя?

Разогнув онемевшие пальцы, я показываю ему то, что нашёл. В моей ладони лежит круглый кулон. Плотная нить, продетая в гнутое металлическое ушко, слегка потрепалась, но жёлтый цветок, застывший в смоле, сохранился безупречно. Каким я его помню. Я трижды обжёг пальцы в попытках разобраться, как правильно нагревать раствор, как подобрать материал для формы и как не просчитаться с температурой, сохранив, возможно, последний цветок в мире, найденный в сундуке у бабушки.

– Что это? – непонимающе спрашивает Вато.

Я нервно сглатываю и молчу. Я знаю, что должен сказать, но слова застревают в горле тугим комом.

– Я подарил это Ину, перед тем как… она исчезла.

Песня шаманки всегда звучит пронзительнее прочих. Глубокие горловые звуки переплетаются с тягучими нотами, заставляя сердце рваться на тысячи осколков. Как будто нам недостаточно быть здесь и сейчас и нужно приумножить боль, полностью отдавшись ей.

Я стою в первом ряду. Члены её семьи иногда искоса поглядывают на меня, но мне наплевать. Я хочу попрощаться так, как подобает.

Вся деревня собралась сегодня здесь, чтобы проводить в последний путь Ину из рода Белой Чайки. С того дня, как мы нашли её кулон, прошла почти неделя. Столько времени понадобилось родителям, чтобы перестать ждать чуда. Столько потребовалось Вато, чтобы перестать стирать до крови ноги в бессмысленных походах на другой конец острова, крича в надежде, что она услышит зов и откликнется. Столько потребовалось мне, чтобы признаться себе в том, что всё это происходит на самом деле.