Макс Фрай - Зеленый. Том 2 [litres]

Говорит, и тут его вдруг осеняет: не так надо давать чаевые. Не так! Надо зарыть несколько кладов в потаенных, но вполне доступных местах. И рисовать им карты, чтобы искали. Или выдавать наборы ребусов и загадок, где правильные ответы укажут путь. В общем, надо придумать такие правила, чтобы самому было интересно. Отличная может получиться игра! Даже странно, – удивляется Сайрус, – что я только сейчас додумался. Ну, тем лучше для меня. Сообразил бы раньше, уже давно бы наигрался и бросил, а так будет, чем заняться прямо сейчас.

– Целую двадцатку?! – От изумления мальчишка Макари таращит на Сайруса и без того большие глаза.

Это и правда немалые деньги. Месяц, пожалуй, можно безбедно прожить. Но для Сайруса двадцатка – пустяк. Все-таки он основатель культа Порога – не «бывший», а оставшийся в вечности. А культ Порога очень богат и охотно снабжает деньгами мертвых – собственно, это одна из самых важных его задач. Может показаться, что бестелесным мертвецам не нужны деньги, но это только на первый, поверхностный взгляд, пока сам не умер и не захотел вдыхать аромат утешительных благовоний, пить призрачное вино, делать подарки осиротевшим родным, слушать лучших на земле музыкантов, и всего остального, что делает посмертное существование вполне похожим на приятную жизнь.

– А почему бы и нет? – смеется Сайрус. – Только чур, никаких разумных трат! Прокути эти деньги, любовь моей жизни. Я хочу, чтобы ты их бездумно, безалаберно, с удовольствием прокутил.

«Любовь моей жизни» – обычное обращение Сайруса, он многим так говорит, потому что, во-первых, дразнится, в устах мертвеца «любовь моей жизни» звучит ровно настолько нелепо, чтобы ему самому стало смешно, а во-вторых, иногда Сайрусу кажется, он действительно чувствует что-то похожее на любовь, почти по-настоящему любит, почти бесконечно долго – всю секунду, пока говорит.

Но мальчишка Макари, конечно, смущен и растерян. В баре он почти новичок. Сайруса часто здесь видел, но всего-то второй раз лично с ним говорит. От смущения он так неловко гасит сигару, что тлеющий уголек падает прямо на руку истаявшей гостьи, но, не причинив ей никакого вреда, прожигает столешницу под ладонью. Женщина мгновенно трезвеет и беззвучным, несуществующим, даже Сайрусу едва слышным голосом спрашивает:

– Он же меня обжег, почему мне не больно? Не горячо? Я вообще ничего не чувствую. Это как?

– Просто у тебя теперь волшебное тело, – невозмутимо отвечает ей Сайрус. – Я тебе уже говорил: ты попала в чудесное место, и сама теперь стремительно превращаешься, будем считать, что в фею, или вроде того. Все отлично, любовь моей жизни, идем прогуляемся. Нам обоим пора проветриться. Можешь встать?

Гостья неуверенно кивает, пытается подняться со стула, Сайрус ей помогает, наслаждаясь прикосновением ко все еще теплой – они до последнего мига теплые, как живые – незваной тени. Смеется от удовольствия:

– Видишь, ты уже почти превратилась, детка. Теперь я могу по-настоящему тебя обнимать.

Сайрус идет по кромке прибоя, специально шлепает по воде, чтобы ноги промокли; это одно из немногих чувственных наслаждений, доступных мертвецам. Иллюзорные тела, сотканные из воспоминаний, воли и морока, не ощущают ни холода, ни жары, ни боли, ни фактуры поверхностей, которых касаются, ни запахов, если это не благовония, специально предназначенные им, но морскую воду иногда почему-то все-таки чувствуют, и это огромное счастье. Ради него одного имеет смысл иногда лишать себя блаженства бестелесного существования в обмен на иллюзию обладания подобием тела. На самом деле, удовольствий у мертвых много, но все они совсем не похожи на те, что были при жизни. Даже объятия специально обученных мастеров не похожи на живущие в памяти настоящие. Только море умеет прикоснуться к мертвому, как к живому, только оно.

Сайрус счастлив, как редко бывал при жизни – ну, потому что для счастья, как, к примеру, для пения нужен особый талант, а ему не досталось. Но вот прямо сейчас он, пожалуй, все-таки счастлив, потому что остро, пронзительно, безоговорочно есть: его ноги промокли в море, руками он обнимает очень теплую безымянную женщину-тень, которая влюблена в него по уши, и это отдельное удовольствие – мертвые чувствуют направленную на них любовь. В этом смысле Сайрус отлично устроился, его многие любят. Но так сильно, как эта незваная тень, все-таки очень редко. Мертвых трудно по-настоящему страстно любить.

Впрочем, с каждым шагом ее влюбленность слабнет, как свет фонаря, когда потихоньку прикручивают фитиль. Не потому, что Сайрус становится менее привлекательным, просто такой порядок: сперва у незваной тени исчезает имя, потом голос, потом способность любить. Только тепло остается до последнего вздоха. Даже, кажется, дольше, на целый миг.

– Я не могу, – говорит Сайрусу безымянная женщина. – Очень устала. Остановись, пожалуйста. Мне надо сесть… надо лечь.

Сайрус почти не слышит, что она говорит. Вернее, не слышал бы, если бы не умел ощущать незваные тени, как смотрит их сны, изнутри их самих. Он останавливается и бережно укладывает на песок – уже не женщину, облако, паутину, то, чего больше нет.

– Я превращаюсь, – бормочет она, – это я так превращаюсь? Не умираю? Я же не умираю, да?

– Ты живешь, – говорит ей Сайрус. – И превращаешься. Превращаешься и живешь. Сейчас можно придумать, кем ты станешь, когда превратишься. Какая у тебя тогда будет жизнь. Как придумаешь, так и будет – такой уж сейчас волшебный момент. Чего ты хотела больше всего на свете?

– Похудеть на пять килограммов, – простодушно признается она.

Сайрус редко бывает растерян, но сейчас, пожалуй, все-таки да. Что на такое ответишь? «Конечно, ты похудеешь, все волшебные феи в нашей стране первым делом худеют на пять килограммов»? Полная ерунда.

Но Тереза-Алисия-Двойра-Алена, безымянная женщина, облако, паутина, угасающее живое тепло, не ждет ответа. Она больше не видит Сайруса, даже не помнит о нем, зато наконец вспоминает свою вторую, настоящую жизнь, которая в детстве ей часто снилась, а потом перестала сниться, забылась, ушла из памяти, но на самом деле никуда не ушла. И говорит – не Сайрусу, которого для нее больше нет, не беззвездному небу над морем, не морю, даже не вечности, а наконец-то себе:

– Синий лес. Там живут лесные духи и просто звери. Я с ними дружила, они приходили со мной говорить. А мой дом был – мельница. Или карусель. Я была красивая, с длинными косами. И веселая, и умела летать. Я забыла, а сейчас вспомнила. Я хочу превратиться в себя, туда…

Все, – понимает Сайрус. – Вот теперь все. Ушла. Причем в охрененное место. Я там, считай, почти побывал.

Был бы живой, заплакал бы сейчас от нежности и ликования. Девчонка вроде бы дура дурой, а отлично ушла.