Макс Фрай - Зеленый. Том 2 [litres]

Рыжая тетка расхохоталась так, что очки сползли на кончик носа. А из благоухающего кухонного полумрака за стойкой вышел Иоганн-Георг, похожий на себя самого, как мало когда был похож. Сказал:

– Вы даже не представляете, какой мне сейчас сделали комплимент.

– Да мне тоже! – воскликнула рыжая. И, не переставая смеяться, добавила: – Похоже, он просто видит самую суть!

Эдо совсем растерялся. Но остатки котлеты не дали ему сосредоточиться на недоразумении. Поэтому он не оправдывался, а жевал.

– За это с меня причитается, – решил Иоганн-Георг. – Я придумаю, что. А для начала налью вам выпить. Книгу закончили – ничего себе повод! А о чем?

– О современном искусстве Другой Стороны, – автоматически, как всегда говорил дома, ответил Эдо. – Спохватившись, исправился: – Ну, то есть о здешнем искусстве. «Практика приближения к невозможному», художественный жест как следствие невозможности чуда, чудо, как следствие отчаянного художественного жеста – вот это все.

– Хренассе, – изумился тот. – Внезапный поворот.

– Да не особо внезапный, – невольно улыбнулся Эдо. – Я же профессиональный искусствовед. И конкретно этой темой много лет занимаюсь. Но понимать что-то начал только после того, как прожил здесь в полном беспамятстве почти восемнадцать лет.

– Он профессор вообще-то, – с удовольствием вставил Тони. – Я как узнал, до сих пор удивляюсь, какие классные на Другой Стороне бывают профессора! У нас бы такой еще с первого курса вылетел, и поминай, как звали.

– Спасибо, – поблагодарил его Эдо. – Но кстати, по свидетельствам очевидцев, я пару раз действительно вылетал. За прогулы и конфликты с преподавателями… в смысле, подрался с одним дураком из-за вашего, между прочим, Ван Гога. Ужасно жалко, что сам до сих пор ни черта не помню, в пересказах очень смешно. Потом восстанавливался; ну, это нормально. Не то чтобы какая-то исключительная биография, у многих коллег было примерно так.

– Преподов даже я в свое время не колотил, – присвистнул Иоганн-Георг. – Обскакали вы меня! Но я вообще знаю, кто вы по профессии. И удивился не этому, а самой постановке вопроса. «Художественный жест как следствие невозможности чуда» – ну ничего себе! История моей жизни, точно вам говорю.

Он отвернулся, достал из буфета бутылку темного стекла и спросил Тони:

– Мы же переживем, если я последнюю прошлогоднюю зимнюю тьму открою?

– Самое время, – откликнулся тот. – Чего-чего, а тьмы сейчас, слава богу, хватает. Можно начинать заготавливать тьму нового урожая. Как раз пора.

Прошлогодняя зимняя тьма, вернее, настойка на тьме была темнее самой пасмурной декабрьской ночи, а вкусом оказалась немного похожа на тот самый крепкий кофейный коктейль из виски-бара на Траку, до которого нынче вечером не добрался, так уж ему повезло.

Так уж мне повезло, – думал Эдо, поставив на стол опустевшую рюмку. – История всей моей жизни в одном предложении: так уж мне повезло.

Сказал:

– То ли вы чудотворно меня напоили с первой же рюмки, то ли я сам по себе такой дурак, но сейчас мне хочется лечь на пол, обнять весь мир и рыдать.

– Таково воздействие нашей тьмы на здоровый организм, обычное дело, – заметила рыжая женщина, которая его сюда привела.

– Я сам, когда в первый раз попробовал, прослезился, благо дегустировал в одиночку, можно было особо в руках себя не держать, – признался Тони.

А Иоганн-Георг снова наполнил рюмки. И спросил:

– Книжку-то дадите мне почитать?

– Могу даже файл прислать, если вам иногда снятся сны про электронную почту, – усмехнулся Эдо.

– Да чего только мне не снится, особенно спьяну, – в тон ему ответил тот. – К концу этой бутылки вполне может присниться какой-нибудь вайбер. Или, прости господи, телеграм.

– Сидел белый, нетрудный, головой мотал, потом успокоился, перестал.

– Шел тоже белый, но другой, потруднее. В две стороны сразу шел, умел так ходить.

– Другая шла, не белая, ой не белая, клянчила, хныкала, хохотала она.

– Стоял чужой, совсем чужой, как бы плакал, но не плакал, сиял.

– Лежал безмятежный, как будто лежит, как все лежат, но летел, летел.

– Кружилась прозрачная, сладкая-сладкая, таких надо приманивать, а она сама прилетела-пришла.

– Спасибо, мои дорогие, – говорит Стефан, поднимаясь на ноги. – Даже не знаю, что бы я без вас делал. С другой стороны, зачем мне такие глупости знать?

Патрульные, в смысле, деревья тринадцатой Патрульной Рощи, расположенной на северном склоне холма Тауро, не просыпаясь, машут Стефану ветками; при этом старый ясень, у которого Стефан – любимчик, ухитряется как бы нечаянно сунуть кончик ветки ему за шиворот и пощекотать.

Деревья умеют взаимодействовать, не просыпаясь, причем им самим это нравится – интересное развлечение, как будто дополнительный сон во сне. Удачно, что деревья так устроены, а не то приходилось бы отправлять все патрульные рощи в отпуск примерно с ноября по апрель; собственно, даже по май, потому что когда у деревьев начинают набухать и распускаться почки, им резко становится не до патрулирования. Плевать, кто откуда возник, вылез, или, предположим, свалился, из какой состоит материи, чем питается и для чего на свете живет.

То ли дело зимой, когда у деревьев нет других занятий – только спать и смотреть, что творится вокруг. Деревьям интересно все хоть сколько-то необычное, отличное от знакомых явлений, а Стефану обо всем необычном в городе следует узнавать вне зависимости от того, захочет ли оно с ним знакомиться. В этом смысле городские деревья совершенно незаменимые соглядатаи – после того, как научишься правильно их понимать. На самом деле, тот еще ребус, но у Стефана было так много времени на расшифровку и полное право на столько ошибок, что на его месте даже распоследний тупица хоть чему-нибудь, да научился бы. А Стефан теперь, если надо, умеет видеть как дерево, думать, как дерево, чувствовать, как дерево чувствует, и при этом – приятный бонус! – ходит, где вздумается, и его по-прежнему совершенно невозможно спилить.

В общем, зимой во сне деревья работают так эффективно, что Стефан нарадоваться не может. Изначально-то он какой-то особой практической пользы от сотрудничества с деревьями не ждал. Придумал Патрульные Рощи, чтобы развлечь городские деревья. Ну и ради собственного удовольствия – это же чистое счастье, что теперь хочешь не хочешь, а надо регулярно делать обход.

Ладно, – думает Стефан. – В основном вроде нормальные гости, пусть гуляют спокойно, не буду их дергать. Хотя, могу спорить, тот, который «как бы плакал, но не плакал», сам ко мне скоро заявится, будет проситься домой; а что ж, отведу, заодно и проветрюсь, давно я в тех местах не бывал. А вот с этой, которая «клянчила, хныкала», надо бы разобраться, чем скорее, тем лучше. Да хоть прямо сейчас.