Макс Фрай - Зеленый. Том 2 [litres]

От избытка чувств и полной невозможности их почувствовать Сайрус заходит в море почти целиком, по горло, так живые в момент торжества открывают игристые вина – специально небрежно, неаккуратно, чтобы пробка с грохотом вылетела, чтобы пенилось и текло. Волны тоже пенятся и текут, Сайрус чувствует себя по-настоящему мокрым – весь, целиком. А когда острота ощущений проходит, выбирается обратно на берег и, пошатываясь, как пьяный, бредет. И ругается вслух тоже как пьяный; собственно Сайрус и правда пьян.

– Хрен вам, суки, «сознание исчезает»! Хрен вам, умники, «небытие»! Хрен вам «так крепко все выходы заперты, что никто из умерших не уйдет». Вот отлично уходят же люди; с Другой Стороны, но люди же! А мы, дураки, здесь сидим. Зря сидим!

Состав и пропорции:

мескаль «Mezcal Vida» – 45 мл;

ликер «Зеленый Шартрез» – 15 мл;

свежий сок сельдерея – 30 мл;

свежий сок лайма – 20 мл;

сироп «Serrano chili» – 20 мл;

капля апельсинового биттера; лед.

Смешать все ингредиенты в шейкере, встряхнуть и процедить в коктейльный бокал, наполненный колотым льдом. Украсить мятой.

Почти закончил «Практику приближения к невозможному», первую из нового цикла про современное искусство Другой Стороны. Начал ее в феврале, не то что едва освоившись в своем нынешнем положении, а еще даже толком не осознав, что происходящее с ним – не сон; писал легко, как дышал, между делом, вернее, между множеством дел, не по обязанности, а потому, что очень хотелось. На эту тему ему сейчас было проще бесконечно говорить, чем молчать.

Относился к этой книге не как к серьезной работе, а как к роскоши, удовольствию, которое великодушно позволил себе в награду за остальные труды. И примерно полгода она действительно была сплошным удовольствием, одним из самых больших. Однако к финалу он выдохся – на самом деле, вполне предсказуемо, потому что в последней главе, по идее, всегда надо свести концы с концами, подвести хоть сколько-нибудь внятный итог. Но для итогов и выводов Эдо был слишком честным исследователем. Можно, конечно, притянуть за уши какие-то условно глубокомысленные заключения, дурное дело нехитрое, но как раз эту ловкость он больше всего не любил в своих старых, в прежней жизни, до Другой Стороны написаных книгах и не хотел повторять ни за что.

Свои устные лекции он часто заканчивал фразой: «По правде сказать, я пока еще ни черта в этой теме не понимаю, а вы – тем более, зато нам с вами теперь стало еще интересней жить», – и публика весело аплодировала, приняв его чистосердечное признание за шутку. Но в письменном виде эта простодушная честность выглядела совершенно ужасно, он проверял. Приходилось мучительно придумывать, как сказать то же самое другими словами. Чтобы итоговое заключение выглядело взвешенным экспертным мнением, а по сути осталось честным признанием: «я не знаю», – но не унылым «не знаю» невежды, а вдохновенным «не знаю» ученого, устремленным в неизвестность, где может быть абсолютно все.

Иногда, задолбавшись, думал: господи, да кому это надо? Варианты ответов: «всему человечеству», «студентам-искусствоведам», «паре тысяч восторженных дилетантов», «издателю», «призракам мертвых художников», «голосам в моей голове», «демонам из других измерений», «лично мне», «никому», выберите и отметьте правильный. На этом месте звучит сочувственный сатанинский хохот, ему эхом вторит злорадный ангельский смех.

Но работа все равно продвигалась, просто потому что другого выхода не было: он назначил себе дэдлайн. Всегда так делал, и это отлично действовало – при условии, что сроки устанавливал не кто-то, а он сам. Кого угодно можно послать подальше и поступить по-своему, но от себя никуда не денешься, с собой еще жить и жить.

Еще в начале октября он купил билет в Барселону на девятнадцатое декабря и тогда же решил, назначить эту дату дэдлайном. До отъезда книгу надо закончить, точка. Не успею, значит не полечу никуда. В подобных вопросах он всегда обращался с собой сурово: решил – умри, или сделай. А то бы, пожалуй, до сих пор ни разу не закончил бы ни черта.

Сперва все равно с удовольствием отвлекался от этой каторги, говорил себе: там совсем немного осталось, успею, потом. Но примерно за месяц до дэдлайна спохватился, как и было задумано. В режиме «батюшки, все пропало» ему во всех жизнях работалось лучше всего. Ну и теперь, куда деваться, пахал, как миленький. Даже на Эту Сторону ходил строго только в дни лекций – избыточная, немыслимая в положении вынужденного изгнанника аскеза. Но это, в итоге, сработало, точку он поставил не накануне, а задолго до вылета, десятого декабря. И не на рассвете, когда нет сил доползти до постели, а в половине девятого вечера, как нормальный деловой человек. Не веря в такое чудо, несколько раз перечитал последний абзац. Откинулся на спинку стула, закрыл глаза, схватился за голову. Ему хотелось смеяться, плакать, кричать.

Кричать, конечно, не стал. Смеяться и плакать – тем более. Вместо этого встал и пошел одеваться. Потому что если это дело вот прямо сейчас не отметить, вообще непонятно, зачем его начинал, – весело думал он, сражаясь со свитером, на радостях долго пытался просунуть голову не в ворот, а в рукав.

Вышел на улицу, достал телефон, но тут же снова сунул его в карман. Когда слишком много идей, кому позвонить, и все такие отличные, что почти невозможно выбрать, решение простое: не выбирать. Пусть оно само меня выберет, – думал Эдо. – Пусть кто-нибудь сам мне позвонит, а лучше – случайно выйдет навстречу. А если нет, тоже круто. Буду слоняться по барам, медленно напиваясь до состояния блаженного онемения. Писал один и отмечу один.

Свернул на Траку, прошел мимо любимого виски-бара, даже не притормозив; объяснил себе: неинтересно, слишком близко от дома, это почти как во дворе на лавке бухать. Свернул на Рекурсивную улицу, в смысле, на Вильняус, всегда про себя так ее называл: улица Вильнюса в городе Вильнюсе, на ней еще обязательно должен быть какой-нибудь «Вильнюс-бар». «Вильнюс-бара», впрочем, тут не было, зато других – завались, причем все отличные, он уже в каждом успел хоть по разу да побывать. Но сегодня ни в один из них зайти не тянуло. На этом месте Эдо начал подозревать, что решение никому не звонить было ошибкой, потому что на самом деле ему совершенно не хотелось гулять в одиночку. Тем более, пить.

Надо было сразу звонить Каре и проситься домой, а оказавшись на Этой Стороне, небрежно сказать ей: «Представляешь, я только что книжку закончил», – и отправиться вместе в ближайший бар; среди ночи ввалиться к Тони Куртейну, полчаса умиленно слушать, как он ругается, Тони чувак начитанный, интересные знает слова, а когда он иссякнет, начать рассказывать, какое невероятное дело – делище! – только что завершил, и не затыкаться уже до утра. Вот о чем он думал, пока шел по улице Вильняус сперва в сторону проспекта Гедимино, а потом зачем-то обратно, но телефон из кармана не доставал, хотя время было не позднее, Каре до полуночи можно без зазрения совести спокойно звонить.