Вадим Булаев - Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #5

— Почему нет? — площадная брань покоробила прекраснорылого, однако он сумел побороть эмоции. Поднялся, вышел из-за стола. — Подойдите.

Бросив недокуренную сигарету на пол, Иванов поднялся под настороженными взглядами охранников. Приблизился, остановившись от пленителя на расстоянии локтя. Сжал губы в нитку, всмотрелся в холодные, безмятежные зрачки...

И прошипел. Зловеще, яростно:

— За похищение приговариваю к десятке!

Ладонь с активированной за «свой счёт» Печатью взлетела от пояса и со шлепком ударилась о лоб македонца. Мигнул круг с непонятными символами, втягиваясь в чужую, прохладную на ощупь кожу.

Мощный удар под колени повалил парня. Охранники скрутили ему руки за спиной, знающе шарахнули по почкам, уткнули носом в пол перед остолбеневшим Александросом. Дубинками прошлись по бокам, по печени. Но пленник ничего этого не замечал, с безбашенным упоением выкрикивая:

— Похищение человека — преступление!.. Объясняй теперь, откуда у тебя татуировочка! На десять лет! Карповичу объясняй, начальству своему... козлина, мля... Правда, весело?!! Она же наверняка именная... — рваный, истеричный смех рвался наружу, и Иванов ему не мешал. — А теперь я послушаю, какого хера ты этот спектакль устроил... Самостоятельно! Без санкции сверху! Иначе в тупую бы меня повязали! Без прелюдий! Оправдывайся! Продолжай! Интересно рассказываешь!

Голова македонца задвигала челюстью, задёргалась в приступе ярости, выплюнув с интеллигентским, высокопарным презрением:

— Какой же вы подонок...

(*) Хата – камера (тюремное)

(**) Попкарь — то же самое, что и надсмотрщик (тюремное)

—

Избиение прекратилось лишь когда Иванов перестал хрипеть измученным побоями нутром, ощущая в животе дикий коктейль из саднящих кишок, рези в почках и неудержимое желание отключиться от этого мира.

Последнее ему сделать не дали. Охрана, чутко видя грань между наказанием и ненужными зверствами, вовремя остановилась, тяжело дыша да помалкивая.

Ждали дальнейших распоряжений.

Валяющийся между чужих ботинок инспектор впал в полубессознательное состояние, побулькивая горлом. Голову тюремщики почти не повредили, сконцентрировавшись на туловище, и только это удерживало восприятие здесь, в комнате.

— Поднимите, — отрешённо скомандовал Александрос, возвращаясь к столу.

За спиной узника, пребольно впиваясь в запястья, щёлкнули браслеты. Тело воспарило в воздухе, подхваченное сильными руками и почти рухнуло на стул в углу. Направляющий тычок в плечо не дал Сергею сползти на пол, привалив его к прохладной, шероховатой стене.

Молчание продлилось довольно долго. Македонец что-то обдумывал, сцепив пальцы в замок и хмурясь; мужчины в униформе бдили за оплывшим пленником.

Закрывающие лица забрала превращали их настороженные морды в карикатурные рожи, от вида которых тянуло заорать благим матом. Во всяком случае, именно так виделось парню.

— Из всех неочевидных решений вы, Иванов, выбрали самое эффектное. Признаю, — ровно зазвучало из-за стола. — Показываться на глаза заинтересованным лицам мне с этого дня нельзя. Поймут, кто постарался... Сработало так, как вы и задумали. Я прокололся, говоря на удобном для вас языке.

Комбинатор из Спецотдела непостижимым образом уже вернул себе привычное самообладание и некоторую холодность в общении. Сидел с чуточку усталым видом, немного горбясь, будто происходящее ему вообще не нравится и общается он с Ивановым только по долгу службы, по-человечески сочувствуя.

Смотрелось располагающе.

— Вы совершили ошибку, — продолжил он с грустью. — Я же хотел с вами по-хорошему поговорить. Беседу продумывал, готовил аргументы, доводы, а вы как всегда — топорно, напролом, бездумно игнорируя последствия. Типичное мужланство.

Перед ответом Серёга прокашлялся — потроха отказывались приходить в норму, требуя отдыха и доктора. Во рту появилась густоватая, с горечью, слюна; пониже солнечного сплетения скрутило.

Попытался сплюнуть — угодил на собственные колени, но не расстроился. Грязные штаны — меньшее из того, что его заботило в этом помещении.

— По-хорошему — это когда в гости с поллитрой приходят или в кафе за чайком встречаются. Уважают собеседника... А затрамбовать человека в камеру и требовать от него дружеского расположения... Вы сумасшедший?

Сравнение македонцу понравилось, выразившись в понимающем кивке.

— Я здоров. И телесно, и умственно. Вы удивитесь, но случившееся — вынужденная мера. Требовалось сохранить наши переговоры втайне от всех. И от Фрола в том числе. Вербовать вас для этого бессмысленно, агитировать — слишком долго. Пришлось применить принудительный вариант. К сожалению.

— Расплакаться от трогательности можно? Или снова отметелят?

— Не скоморошествуйте, Сергей. Лицедей из вас отвратительный, — македонец передёрнул плечами. — Перейдём к главному. Произошедшая эскапада для меня не более, чем досадная помеха. Побуду здесь до окончания опрометчиво выкрикнутого вами срока. Отдохну. На придумывание добротной легенды, где я пропадал и почему не вышел на связь, у меня имеется целых десять лет. Поверьте, я справлюсь с задачей. Ваши же дела более плачевны. Пока не договоримся, никто никуда не уйдёт.

Ну вот. Начинается...

— Что от меня нужно? — торговаться инспектор не любил, но умел. — Не крутите вокруг да около, Александрос.

— Знания. Те самые, из Египта.

Иванов позволил себе оскалиться.

— Я стёр память. Наверняка ведь проверяли неоднократно.

По-нордически уравновешенный македонец взвился, стул из-под него с грохотом полетел в сторону. Тюремная охрана напряглась. Им, похоже, такое поведение начальства тоже оказалось в новинку.

Прекраснорылый мужчина впал в бешенство впервые за всё время знакомства с Сергеем. Надсадно дышал, тарабанил пальцами по столешнице, прожигал взглядом. Выпалил, брызжа слюной:

— Вы лжёте!!! Невозможно вас проверить! Защита не даёт! Даже во сне! Пробовал! Пробовал! Никто из ныне живущих столь древний трюк не повторит!

— Так уж и никто? — скептически уточнил пленник, наслаждаясь чужим неистовством.

— Да! Нет! Не... — отмеченного Печатью словно из ведра ледяной водой окатили. Приступ плохо контролируемой ярости прошёл, уступив черёд успокаивающей рассудительности. Излишек адреналинчика сбросился, только и всего, — ... знаю. Во всяком случае, мне иные знатоки полной защиты разума не известны.

Э-э-э... да ты боишься! И страшишься признаться в этом самому себе.

— Ошиблись, — максимально презрительно протянул Иванов. — Ни черта я не помню. Карпович тоже на эту тему нервничал.