Виктор Косенков - Гость внутри [litres]

Я слышал эту историю не один и не два раза. Виталик рассказывал ее всегда, всем и повсюду. Где-то я слышал эту же байку от совершенно других людей. Менялось место действия, люди. Зато Виталик знал все и обо всех. И обо всем.

– Знаете, как выкрутились?

– Знаю… – Я скрипнул зубами. Не надо было смотреть вперед. В спину, в изрешеченную пулями гимнастерку, пропитавшуюся кровью. Не надо было. Но я посмотрел. Виталик…

Стрелка упруго качалась. На север, на север.

– Я твой должник, Дима. Хорошо, что ты меня остановил. А то я бы нашего фотографа шлепнул. Труба тогда. – Аркаша шлепнул меня по плечу. Брызнуло что-то мне в лицо. Теплое.

– А что это за история? – спросил Иван. – Я не слышал.

– Да так. – Аркадий словно засмущался. Вообще парень был тихий. Спокойный. Хотя я знал его с другой стороны, поэтому его флегматичность мне больше напоминала спокойствие мины. Никого не трогает, пока не наступишь. – Было дело.

– Колись…

– Глупость вообще-то. Мы с фотографом нашим в увольнительной были. Ну, сами понимаете… Пиво, водка и тому подобное. Вырвались вроде как. Как уж там получилось, что мы опоздали, я и не помню сейчас. ивот что обидно. Водку вместе жрали. Афотограф наш давай меня валить. И капитан наш, мол, что же это вы, товарищ, нехорошо, мол. Агнида эта сидит рядом и скалится. Меленькими, как сейчас помню, зубками. И, гад, подмигивает мне, мол, признавайся.

– А ты?

– А я… А я табуретку в него кинул и в коридор. К «пирамиде».

– Ого.

– То-то и оно, что «ого». Мне б за это «ого» такое было… Если б не дядя Дима.

– А чего ты сделал, дядь Дим?

На зубах скрипит песок. Стрелка упруго качается, на север. На север!

Я только одного хочу. Бежать отсюда. Бежать… От простреленных гимнастерок. От разбитых голов, когда-то родных, своих, а теперь мертвых, теперь чужих. Бежать. Сейчас на север.

Я вдруг понял, что мне уже совсем не хочется убивать Вальку, который тихонечко поскуливает за спиной. Сейчас только он, Валька, не приспособленный ни к чему программист, фуфло гражданское, для меня якорек с жизнью. Потому что остальное все смерть. Даже я. Даже я, топающая на двух ногах смерть. Ничего кроме. Мне не больно, мне уже и не темно. Мне помогают идти мои мертвые. Мои Иван, Аркаша и Виталик. Я прошел с ними ад, а в рай так и не попал. Бреду теперь через чистилище. Через которое без их помощи и пройти нельзя. А значит, опять они мучаются из-за меня.

– Что вы, дядя Дима? Что?

Я не заметил, как начал ругаться. Вслух. Проклиная пустыню, Африку, Вьетнам, Кубу. Песок. Небо. Звезды. Матади, где начисто уничтожен аэродром, но целы какие-то компьютеры, какие-то системы. Дол-баные, грязные системы.

– Ничего. Вперед. На север.

Как оказалось, стрелять себе в лоб совсем не страшно. Я и заметить ничего не успел. Курок привычно качнулся, и все.

На Матади мы вышли через два дня. Валька полу-труп, высушенный, со стертыми до костей ногами. Я гнал его перед собой прикладом. Потом тащил на горбу. Потом тащил за собой, ухватив за воротник, двигаясь на четвереньках, на брюхе. Я застрелил двух черномазых, которые сунулись к нам посмотреть, не мертвые ли. Не мертвые. Валька хрипел, тогда я поил его водой. Сам не пил. Не хотел. И все это время мне помогали мои мертвые.

Я ничего не хотел. Только покоя. И никаких гурий, будь они прокляты, и никакого райского сада, чтоб он сгорел. Покоя я хотел. Покоя.

Как оказалось, после смерти его тоже нет.

Алексей Беляев. 26 лет. Воспоминания

Стеклянный шар мерцал сиреневыми молниями.

Два десятка человек сидели вокруг стола и смотрели на эти загадочные переливы запертого в стекло потустороннего света. Конрад водил руками над шаром, дико и страшно закатывал мутные глаза.

Алексей участвовал в вызове духов не впервые, и каждый раз этот ритуал вызывал интерес, смешанный с приступами необузданного веселья. Впрочем, последние приходилось сдерживать, хотя это и удавалось с трудом. Вот как сейчас.

Люди сидели с такими лицами, что смех разбирал Алексея. Беляеву с трудом удавалось удерживать серьезный вид. Хотя ему нравилось в ритуалах именно наблюдение за минами собравшихся. Кто-то становился смехотворно мрачным, кто-то до тошноты одухотворенным. Некоторые пытались копировать Конрада и закатывали бестолково-бессмысленные мутные глаза.

Особенно выделялись новички. Впервые попавшие на обряд члены клуба вели себя настолько разнообразно и настолько типично, что Алексей не переставал на них удивляться. Кое-кто из новеньких, видимо хороший актер или законченный маразматик, сразу вживался в образ и мимикрировал под окружающую обстановку. В этих Алексей видел врожденных шарлатанов или маньяков. Другие озадаченно осматривали собравшихся, потом закрывали глаза в попытке уловить что-то потустороннее. Эти были вполне вменяемы, но реальной действительности им явно не хватало, и они искали что-то новое, непознанное. И находили, во всяком случае те, которые хотели найти. Остальные, как правило, покидали клуб. Третьи делали как все, потому что привыкли повторять и не умели жить собственной жизнью. У этих, по мнению Алексея, не было ни мозгов, ни души, ни сердца, ни разума. Типичные представители серой массы, толпы. Бараны, которые пойдут хоть на бойню, хоть на заливные луга – без разницы, лишь бы нашелся кто-то, что возьмет и поведет за собой.

Сейчас Леша блуждал взглядом по лицам и смеялся про себя. За этим занятием он не заметил, как маг начал нести какую-то околесицу низким гипнотизирующим голосом. Света в комнате стало меньше. Беляев, к полному своему сожалению, бросил рассматривать лики участников вызова, ибо подсвечивали их теперь только свечи в тяжелых подсвечниках, расставленных по столу, и молнии из шара Конрада.

– …силами огня, дерева, воды, металла и земли заклинаю! – ворвался в сознание голос Конрада. – Прииди к нам!

На секунду свет померк, а быть может, не померк, а потемнело в глазах. Леша не понял, но такое случилось впервые. Беляев сощурился, когда зрение восстановилось, судорожно завертел головой по сторонам. Казалось, никто ничего не заметил. Вызыватели духа все так же сидели с одухотворенно-серьезными минами, Конрад долдонил свою ахинею; нервно подрагивая, горели свечи, плевался сиреневыми молниями шар. Все было как и прежде.

Только в стороне над головами сидящих, слева от стола повис… повисло… Леша не знал, какое определение дать этому. По сути своей оно напоминало облако густого табачного дыма, которое должно было развеяться, раствориться где-то под потолком, но почему-то этого не делало. Будто время застыло, заставив застыть и этот дым. Но странность была не только в этом. Облако отчетливо складывалось в полупрозрачное человеческое тело. На полупрозрачном лице, сотканном из табачного дыма, выделялись вполне живые глаза. Они были совсем не прозрачные, они были… Они были!