Владимир Ильин - Замыкание [СИ]

На зачистку кремлевского дворца отправился батальон Греве – меня мягко удержали от активных действий. Есть профессионалы, и не стоит мешать им работать.

Нам же с господином полковником предложили обзорную площадку в Арсенале, окнами на творящееся снаружи безобразие. Правда, у кабинета были иные обитатели, но когда к вам заходят полтора десятка вооруженных гусар, аргументы против собственного выдворения выходят крайне неубедительными.

За окнами же разливалась Москва-река, отливая вскипевшей и парившей мутной гладью до Никольской улицы. Из-под невысокой воды выглядывали заснеженные здания и храмы, а беззвучный шторм нагонял высокую волну пополам со льдом по затопленным улицам, закручивая цветные пятна автомашин и рекламных щитов. Небо в этот момент чудилось серой копировальной бумагой, дырявой от тусклых звезд. Или то серебристые капли, что падали вниз с черного неба?..

– Где наши? – с волнением вырвалось у меня от вида огромного веретена из воды, с нанизанной на нее водной фрезой под две сотни метров, что мерно перепахивала Яузу вдоль.

Хотелось звука, хотелось рева и грохота воды, а не только испуганной дрожи здания перед лицом взбесившейся стихии. Я открыл окно и вытянул вперед руку, желая уловить порывы бушующего ветра. Но ладонь не ощутила ничего. Тишина, и шаги подходящего ближе Давыдова.

– Защита держится. – неправильно понял меня князь, с интересом выглядывая наружу. – Пока не разберутся между собой, стены в безопасности. А где наши – не скажу. Вот не наши – под этим водным куполом, – указал он на веретено, мерно продвигающееся к Кремлю. – Часть их. Ухорские идут.

Будто подтверждая его слова, с неба грянул каскад молний, заставляя часть воды из фрезы обратиться в пар. И не сказать, что та от этого замедлилась.

– Где остальные? – Выглядывал я иных.

Расстояние скрадывало размеры, а здания прятали людей.

– Они идут под пологами, скрывая свой путь. Вам надо туда, на улицы, – снисходительно произнес Василий Владимирович, глядя на мой азарт. – Чувствовать врага, находить его интуицией. Бить раньше, чем ударят по вам.

Грянула очередная вспышка – совсем рядом, возле реки, и рябь воздуха над Мясницкой указала местоположение врага.

– Видели? Сейчас ими займутся. – хмыкнул господин полковник. – О, посмотрите, ротмистр, а эти вообще не стесняются! – Коснувшись меня за плечо, он указал на северо-восток.

Там, где, сотворяя себе прямой путь по Большой лубянке, двигался пылевой столб до неба под прикрытием серо-черных клякс.

– Черниговский, шельма. – недовольно цокнут он языком. – И еще кто-то… Кто у нас по песку…

– Черниговская. – Поправил я его. – Вон, приглядитесь, господин полковник, впереди знаменосец с нашим полковым стягом.

– Никак рядовой Ломов? – С удивлением прищурился он.

– Он самый. – Признал я его в свою очередь, хоть и порядком удивился.

– Это он правильно, конечно… Без знамени свои же ударят… Только ж он ведь не одаренный? – Покосился на меня Давыдов.

– Точно так.

– Но его же убьют… Он впереди, вне защиты, – невольно заволновался князь.

– На нем столько защитных артефактов, господин полковник, что скорее Кремлевские стены падут.

Василий Владимирович понимающе закивал.

– Только рядовой Ломов об этом не знает.

Князь запнулся, покосился на меня и посмотрел на браво вышагивающего рядового совсем иначе.

Виновато шаркнул за спиной порученец.

– Одну минуту, – хлопнул меня Давыдов по плечу, отправляясь к двери и ожидавшему его вестовому.

Небо вновь побелело – не обычным зимним полотном, а сиянием раскаленного металла. Дрогнула земля под тем местом, что обнаружили молнии, и беззвучно провалилась вниз черным провалом, забирая с собой часть зданий и щедро плеснувшую вслед воду. По ногам слабо ударил отзвук – куда слабее, чем билось мое сердце.

– Во дворце посторонние, – выслушав доклад подошедшего офицера, произнес князь Давыдов. – Нашим не пробиться, завязли. Сдерживают врага боем, несут потери – у противника активный блокиратор. А сабля против автоматов… Короче, ротмистр, мышь еще при вас? – Подытожил он мысль.

Вроде как, даже чуть стесняясь своего предложения.

– Так точно!

– Чудно! Ей еще предстоит спасти империю!

Крупные хлопья снега, серые от сажи и пепла, сгорали в верхних слоях полковых щитов. Черные полосы дыма поднимались с юго-востока, смешиваясь с низкими тучами шквальным ветром.

Москва горела – робко, слабо, как горят детские рисунки, которые стали занимать слишком много места.

Тяжело поднять руку на собственную юность. Снести своей рукой улицы и проспекты, в которых так много памяти. Слова любви, робкие прикосновения рук – в парках и тенистых скверах, на прохладных набережных и уютных кафе. Заливистый смех друзей, руки на плечах и солнце прямо в глаза, на которое щуришься с удовольствием. Уважение и почтение к тем, кто похоронен на территории многочисленных соборов и церквей. Сила, страсть, гордость за великую столицу, которую сохранили через две мировые войны.

Сжечь такое самому?

Иван Александрович Черниговский видел города, объятые огнем – задыхался без воздуха, рвал легкие жаром близких пожаров и бил наотмашь, не жалея сил. И так же били по нему, обращая в руины целые кварталы.

Они все, кто шел сейчас по Москве в сторону Кремля, были способны вернуть ему эти воспоминания. Но кто им простит такую победу?

Дрогнул воздух, донеся точечный удар – аккуратный, бережный. Потому что иначе нельзя.

«Здесь вообще воевать нельзя», – скрипели зубы Ивана Александровича.

Кто первый, словно опомнившись, станет доставать детские рисунки из огня, в ужасе понимая, что сотворил? Кто начнет тушить пожары и уводить воду от фундаментов древних построек?

Упрямство и страх вели людей на приступ. Зачем прошлое людям, у которых не будет будущего? – хорохорились они, раздвигая плечи ради драки – замахивались и будто теряли все силы…

Вспыхнула солнечным светом водная спица, пробившая плотные небеса и твердь в районе Арбатской площади. А оттуда с раскатом сошедшей лавины точечно ответили лентой бирюзового цвета, уткнувшейся в Рогожское кладбище.

Но зачем победителям будущее, если в нем не будет прошлого? Ведь каждая из сторон сохраняла этот город для себя.

С тоскливым стоном в небо над Кремлем вытянулся лепесток воды, осушая русло Москва-реки, и с тысячетонным грохотом обрушился вниз, подминая под собой комплекс зданий. Мутная вода вспыхнула изнутри северным сиянием, и из-под схлынувшей волны показались нетронутые постройки.

И только Кремль, казалось, было не жалко никому. Потому что крепкий, наверное. Или это был способ достучаться до хозяев, потребовать, чтобы услышали их и вышли?