Макс Фрай - Желтый

– Примерно так и есть, – пожимает плечами Стефан. – Это действительно наша забота. Тебя не касается. Уж точно не повод сходить с ума. Чего ты вообще завелся?

– Просто до сих пор был уверен, что человек, оказавшийся во власти любого морока, всегда остается тем самым собой, которого успел заработать всей своей предыдущей жизнью; это не всегда хорошая новость, но зато честно – всегда. А ты говоришь, Серый Ад превращает любого в самое наихудшее из возможного. Не внешние обстоятельства, а самого человека! Это уже какая-то небывалая подлость. Куда нас еще, прости господи, ухудшать?! И так-то, прямо скажем, не ангелы… Слушай, ну нет. Это недопустимо. Не собираюсь быть частью реальности, где такое творится. Нет на это моего согласия. Я так не могу.

Он большой любитель хорошо, от души поскандалить, но сейчас не орет, размахивая руками, обеденными столами и деревьями за окном, а спокойно, почти равнодушно все это говорит, вот что хреново, – мрачно думает Тони. – И выглядит, прямо скажем, не очень. Натурально лица на нем нет, и это, к сожалению, не метафора. Вместо лица – туман, но не золотой, как бывает на радостях, не прозрачный молочно-белый, как случается от усталости, и не влажный, тяжелый, сизый для особо критических ситуаций, а почти бесцветный, непроницаемый, даже с виду колкий, как стекловата туман, навевающий тревожные мысли. «Тревожные мысли» – это у нас теперь, будем считать, такой эвфемизм для неприличного выражения «панический страх».

Тони и так-то всегда за него боится, как в детстве боялся за солнце, услышав по телевизору, что оно однажды погаснет. Каждый день с утра бежал проверять, взошло ли, в пасмурную погоду нервничал – кто его знает, что оно там сейчас вытворяет за тучами? – в ясную с облегчением выдыхал. Боялся и одновременно сердился: что оно вообще себе позволяет? Как можно быть такой огромной звездой и все равно однажды погаснуть? Неужели не понимает, какая на нем ответственность? Оно же для нас – сама жизнь!

И с тобой ровно та же фигня, – думает Тони, глядя, как мутнеет и растворяется в свете ламп лицо его безымянного друга. – Ты – сама наша жизнь, хочешь того или нет. Поэтому даже не вздумай сейчас падать замертво, а не то… ну, я даже не знаю. В глаз бы дал тебе с удовольствием, жаль, не поможет. Да уже и не различишь, где там тот глаз.

– Вот поэтому я тебе ни хрена и не рассказываю, что ты такая нежная цаца, – мрачно ухмыляется Стефан. – Чуть что, сразу помирать. Оно, конечно, дело хорошее – когда мне больше нечем заняться, кроме как всех на том свете на уши ставить и тебя воскрешать. Но у меня куча других дел. Я в отпуске знаешь, сколько не был? Двести лет в институте надо учиться, чтобы до такого числа сосчитать. И вот прямо сейчас мне надо не тебя уговаривать соизволить еще немножко пожить в этом несправедливо устроенном мире ради моего персонального удовольствия, а бежать разбираться с фрагментом Серого Ада, который, между прочим, стоит целехонький. И будет стоять, пока я за него не возьмусь. То есть все, что ты можешь вот прямо сейчас сделать для искоренения этого зла – развязать мне руки. Потому что пока ты вот так некрасиво и безответственно предсмертно рассеиваешься, хрен я куда-то уйду.

Отличное выступление, – думает Тони, глядя, как бесцветный стеклянный туман тонкими струйками вытекает из-под распахнутого пальто и медленно расползается по кофейне. – Кого угодно бы проняло. Но лучше бы, блин, ты ему сразу по башке бубном заехал. Он же в такие моменты не слушает никого!

Рыжий кот, проспавший все представление, включая фортепианный концерт, завершившийся еще до прихода Люси по причине внезапного пробуждения пианиста, наконец открывает глаза. Озадаченно, сонно щурясь, смотрит по сторонам, но, быстро сообразив, что к чему, выгибает спину, рычит, как, по идее, котам не положено, и прыгает в этот чертов стеклянный туман.

В прыжке он на миг становится – ну или просто кажется наблюдателю с избытком воображения – огромным многоглавым драконом. Но не красивым, как на картинках, а воплощением какой-то бесчеловечной жути; если в аду такое ежедневно показывать грешникам, можно повысить уровень предоставляемых услуг по обеспечению непрерывных страданий, попутно сэкономив кучу дров, – невольно содрогнувшись, думает Тони. Хотя было бы чего содрогаться, мало ли, кто из нас как на нервной почве выглядит. Нёхиси – он и есть Нёхиси, самое добродушное в мире всемогущее существо.

Настолько добродушное, что на туманные плечи их общего безымянного друга приземляется уже не жуткий летучий ящер, а всего-навсего рыжий кот. После чего сложная конструкция из пальто, кота и тумана, предсказуемо валится на пол, роняя не только соседние стулья, но и пару мусорных баков, мирно стоявших на улице, в сотне метров отсюда. И старую афишную тумбу, аж под холмом. И при этом громко хохочет двумя вполне человеческими голосами; собственно, даже тремя, если считать голос Стефана, который формально не является частью конструкции, но глаз не может от нее оторвать.

Так-то лучше, – думает Тони, такой довольный, словно сам все это устроил. – Нет ничего на свете, с чем бы не справился этот кот.

– Так-то лучше, – говорит Тони вслух, как бы всему мирозданию разом. И разрезает пирог. А второй заворачивает в бумагу для Стефана. Ясно, что тому уже не до ужина. Но ничего, с собой заберет. После победы над злом, или хотя бы его фрагментом герой, по законам жанра, просто обязан внезапно найти в кармане пирог.

– А куда моя Жанна исчезла? – вдруг спрашивает Люси. – Только что же в кресле спала…

Тони хватается за голову. Елки. И правда исчезла. Тоже мне хороший хозяин. Не уследил!

– Это я, что ли, ее напугал до полного исчезновения? – огорчается виновник переполоха. – Вот же нелепое угребище! Надо как-то учиться держать себя в руках.

– Вот это сейчас хорошая была идея, – вставляет кот. – Даже не верится, что ты своим умом до нее дошел. Это случайно не то самое загадочное «просветление», ради которого специально обученные люди подолгу лупят друг друга палками по башке?

– Хорош издеваться. Какое, в задницу, «просветление». Обычные бытовые угрызения совести, – говорит его безымянный друг. – Такая отличная девчонка, и вдруг исчезла! Вообще не смешно.

Он уже почти не туманный, особенно если не присматриваться. Вполне нормальный человеческий человек, только немного чересчур встрепанный и со свежей царапиной на скуле. Хоть сейчас фотографируй для поучительного плаката «Никогда не серди своего кота».

– Да просто проснулся человек от вашего воя и грохота, – пожимает плечами Стефан. – Я бы и сам на ее месте подскочил, как укушенный. А что не здесь, а у себя дома проснулась, так это вполне обычное дело. Могли бы привыкнуть за столько лет.