Макс Фрай - Желтый

Снова чиркает зажигалкой, на этот раз подносит к огню собственную руку. Кривится от боли, сует мне под нос ладонь со свежим ожогом:

– Все в порядке с моим огнем.

– Это было необязательно. А то сам не знаешь, что я пошутил…

– Пошутил. Невовремя и не к месту. Устраивать балаган – дело хорошее, но не в тот же момент, когда я пытаюсь наглядно тебе показать, почему лично для тебя никакого Серого Ада нет. Мне и так нелегко, потому что слова заканчиваются раньше, чем я добираюсь до сути. Не подходит для таких разговоров человеческий язык! У меня есть приятель, один из тех демонов, в которых так много жизни, что они даже умерев не особо отличаются от живых собратьев, только чаще нуждаются в отдыхе и начинают подолгу спать; так вот, у тамошних мертвецов есть свой отдельный язык, и он идеально подходит для разговоров о сложных предметах. Наваждения вроде нашего Серого Ада они называют «хейннаасси друунгааррум», но штука не в самом термине, а в том, что, произнося его, говорящий с каждым слогом все глубже впадает в уныние, на предпоследнем «ар» ощущает себя практически заживо погребенным, но самый последний слог звучит как приводящая в чувство пощечина. И так с каждым словом – пока произносишь и слушаешь, целиком постигаешь смысл, а в конце приходишь в себя. Вот на таком языке я бы тебе сразу все объяснил, но не ждать же, пока ты его выучишь…

– На это, – растерянно говорю я, – вряд ли стоит рассчитывать. Я не то чтобы полиглот.

– Да уж догадываюсь. Надо бы запомнить на будущее, какими карами тебе, в случае чего, грозить.

– Не свисти, – вздыхаю. – Дождешься от тебя кары, как же. Так над моей шкурой трясешься, что даже от помощи отказываешься – заранее, меня не спросив.

– Матерь божья, да за что ж мне такое наказание, опять по новой все объяснять! – практически стонет Стефан. – Сколько раз тебе еще повторить и с какими песнями-танцами, чтобы дошло? Я не отказываюсь от помощи, только ты мне тут не помощник. Серый Ад тебе не покажется, хоть тресни. Просто не существует такой вероятности для тебя.

– Для меня, значит, такой вероятности не существует. А для тебя и всех остальных в городе она все равно существует, хотя я тут, рядом с вами хожу?

– Существует, как видишь, – разводит руками Стефан. – Как и великое множество других вещей, которые тебе не нравятся. Твоего неодобрения, к сожалению, недостаточно, чтобы молниеносно их отменить. Твое присутствие – отличная штука, оно задает городу вектор счастливых перемен. Но вектор – это только вектор. Сам знаешь, здесь ничего не делается мгновенно. Воли никогда недостаточно, кроме нее нужны время и усилия.

– Факин шит.

– А говорил – не полиглот… Понимаешь теперь, почему я тебе про Серый Ад никогда не рассказывал? Толку от таких разговоров – ноль. Разве что настроение мы тебе совместными усилиями испортили окончательно. Но ты, похоже, именно этого и хотел.

– Сам знаешь, что не этого, – огрызаюсь я.

На этом месте над Стефановым огородом наконец повисает та самая зловещая пауза, о которой я мечтал. Но успех меня совершенно не радует. Не в коня корм.

– Ладно, – наконец говорю я. – Ясно, что выбор у меня невелик. Попросить тебя дать мне по лбу так, чтобы я про эту адскую хренотень снова забыл, потому что знать про Серый Ад и ничего с ним не делать – ну уж нет, спасибо. Так я долго не протяну.

– По лбу – это я запросто, – оживляется Стефан.

– Знаю, что запросто. Тебе только волю дай. Но есть другой вариант.

– Не давать тебе по лбу? – Стефан всем своим видом изображает разочарование. – Так и знал!

– Чем драться, просто вспомни одно из моих имен. Я знаю, ты можешь. Лучше бы, конечно, не настоящее. В смысле не то, которое было с детства, а какое-нибудь из прозвищ; так мне, пожалуй, будет полегче. Но в общем как получится, так и ладно.

– Приплыли, – растерянно говорит Стефан. – Зачем тебе это?

– Кончай прикидываться. Ты умный. Сам понимаешь, зачем. Когда снова проснусь человеком, буду знать, чем заняться вместо того, чтобы лежать на диване и ныть.

– Вот спасибо, – кривится Стефан. – Заранее представляю, как весело и интересно будет тебя на том свете искать.

– Да ладно тебе. Ничего мне не сделается. А то не помнишь, каким я был человеком. Этому вашему Серому Аду трындец, как только он станет моей проблемой.

– Если сам не загнешься на радостях, проснувшись беспомощным человеком без особой уверенности, что это не навсегда.

– Не загнусь. В худшем случае, снова попрошу тебя меня пристрелить; ну так соглашаться не обязательно. Немного человеческой слабости мне сейчас точно не повредит. А то огонь уже не обжигает, Серый Ад не показывается, девчонки смотрят, как на умеренно безопасное привидение – что вообще за дела? Это называется «утратить связь с клиентом». Ни в одном деле такого нельзя допускать.

Стефан качает головой, не то одобрительно, не то скептически, поди его пойми.

– Девчонки – это, конечно, аргумент. А все равно не нравится мне эта затея.

– Мне она тоже не то чтобы нравится. Быть безымянным духом, почти утратившим связь со своей тварной сутью, оказалось легко и приятно, отличный был отпуск; заранее думаю, что при случае надо будет обязательно повторить. Но дело есть дело. Серый Ад сам себя не прекратит.

– А ты прекратишь? Вот как, интересно?

– Понятия не имею. Пока не попробуешь, не узнаешь. Поэтому надо пробовать. И гори все огнем – тем самым, который с какого-то перепугу отказался меня обжечь.

– Дался тебе этот огонь.

– Дался. Желаю снова подвергаться разрушительному воздействию стихий. Еще чего не хватало – чтобы они от меня шарахались! Нёхиси прав: дружить можно только на равных. А с огнем и другими стихиями я до сих пор, вроде, дружил.

– Аргумент не хуже, чем про девчонок, – смеется Стефан. – Ладно, черт с тобой. Попробовать можно. В конце концов, не понравится тебе жить с именем снова его сожжешь. Не маленький, как-нибудь справишься.

– Вот именно. А если не справлюсь, то… как-нибудь справлюсь все равно.

Мне сейчас, по идее, полагается торжествовать – настоял-таки на своем! Но чувство, которое я испытываю, подозрительно похоже на глухое отчаяние. Знай я себя немного хуже, решил бы, что это и есть оно. А так – даже не представляю, что думать. Может, просто съел что-то не то.

– Я еще ни одной буквы твоего имени не вспомнил, а на тебя уже смотреть больно, – укоризненно говорит Стефан.

– Ничего, – ухмыляюсь, – потерпишь. Никому, кто со мной связался, не должно быть слишком легко.

Несколько дней прошло как в тумане – в счастливом «кактумане» работы, которая, если смотреть со стороны, выглядит как «настрочил полсотни страниц адовой хероты», а изнутри – «был счастлив, стоял на ушах, наврал с три короба, натворил невозможного; в общем, всех победил». И правда, всех победил – начиная с унылого внутреннего цензора, несчастного хмыря, надменного датского принца, обреченного вечно смотреть со стороны на собственные дела, заламывать руки от осознания их ничтожества и мрачно бухтеть: а может, сразу ядку и баиньки вечным сном на погостике? Все лучше, чем растянувшаяся на годы агония былого таланта и вдохновения. Как – нет?!