Макс Фрай - Желтый

Никогда не принимал всерьез собственное бурчание, даже в самые черные дни, когда из колеи могла выбить любая мелочь, внутренний цензор оставался для Квитни комическим персонажем, потасканным арлекином с картонной дубиной, чья единственная задача – в любой ситуации дополнительно насмешить. Для настоящего недовольства собой Квитни слишком любил жизнь – целиком, как процесс, далеко не всегда приятный, но всегда захватывающий и удивительный. И высоко ценил себя не за какие-то гипотетические способности и заслуги, а просто за то, что до сих пор жив.

На четвертый, кажется, день предсказуемо перегорел, накатило что-то вроде похмелья; так всегда получалось, если перегнуть палку, слишком быстро и интенсивно работать, слишком много курить, слишком мало спать. Квитни когда-то пытался с этим бороться – писал строго по графику, не больше десяти страниц в день, не больше трех сигарет в сутки, кофе – только до шести вечера, сразу после полуночи – снотворное и в постель. Но быстро понял, что теряет гораздо больше, чем приобретает. За удовольствие несколько дней подряд почти взаправду побыть почти настоящим вдохновенным художником не грех и заплатить. Тем более, что в его случае расплата обычно выглядела не особо ужасно: проспать до полудня, встать с тяжелой пустой головой, отменить все назначенные встречи, справедливо счесть мерзкой гадостью кофе, заваренный прямо в чашке, обругать погоду, какой бы она ни была, с горем пополам домучить незаконченную статью, обозвать себя тупой бездарью и отправиться завтракать в сумерках, которые в это сраное время года наступают уже к четырем. По дороге промочить ноги, не встретить ни одной красивой девчонки, окончательно возненавидеть местную архитектуру, смиренно признать отвратительными пучеглазыми гномами пару десятков своих отражений в зеркалах и витринах, с негодованием отвергнуть несколько ресторанов, на ходу придумывая, чем они могут быть плохи, с горя зайти в сетевую кофейню, купить похожий на жидкую манную кашу латте и неожиданно (на самом деле вполне предсказуемо, сто раз так уже было) просветлеть после первого же глотка – ну здравствуй, дорогой оживающий я!

Если это и есть пресловутая депрессивная фаза, легко отделался; люди, говорят, примерно всегда так живут.

В общем, кофейню Квитни покинул уже вполне довольный собой и жизнью в целом. Еще и вечер выдался просто отличный – безветренный, обманчиво теплый, как будто кто-то пронес его контрабандой из давно минувшего сентября. Шел, куда глаза глядят, не задумываясь о маршруте: город-то правда славный, если не особо удаляться от центра, везде вполне ничего.

Сам не заметил, как вышел к реке. На другой берег переходить не стал – что там делать? Но и возвращаться обратно той же дорогой не захотел. Пошел по пустынной набережной в сторону моста Короля Миндаугаса, прикидывая, что оттуда можно будет свернуть в сторону Кафедры, через площадь пройти на Пилес, выпить там кофе, купить организму торт, чтобы почувствовал себя ребенком на празднике, организм обмануть легко; глядишь, согласится пойти домой и засесть за работу. А нет – и черт с ним. Большая часть на самом деле уже готова, можно какое-то время не бить лежачего. И околотить парочку груш.

Шел по набережной, с каждым шагом чувствовал себя все более бодрым и отдохнувшим, мысленно раскидывал остаток работы на предстоящие два с половиной дня; по идее, можно спокойно дописывать дома, но это – для слабаков. Интересно – на бегу, на коленке, сгорбившись в неудобном гостиничном кресле, развалившись на слишком мягком диване в лобби очередного объекта, за шаткими, липкими от пролитого кофе столиками кафе; короче, заканчивать работу надо на месте, и не потому что кто-то торопит, а ради красоты жеста – пришел, увидел, полюбил, описал и забыл навсегда еще в самолете, а лучше – в такси, по дороге в аэропорт.

Все это время видел боковым зрением слева и чуть впереди довольно высокое здание, заблаговременно украшенное к Рождеству гирляндами того самого немыслимого оттенка синего цвета, который в последнее время зачем-то вошел в моду и явно не спешил из нее выходить. Сперва не особо обращал на него внимание, но чем дольше шел, тем ярче становились огни, синее зарево заливало небо, и Квитни стало казаться, что весь город на той стороне реки светится этим невыносимым синим. Подумал: неудивительно, что аж из моей гостиницы это зарево видно. Удивительно другое: как у жителей окрестных домов нервы выдерживают? Как они спят вообще? Окна зашторивают? Другого выхода у них нет. Вот уж украсили так украсили, постарались. Лучше бы сэкономили электричество. Не особо праздничный вид у этих огней.

Квитни почувствовал, что у него снова стало портиться настроение. Благополучно вернувшаяся симпатия к городу, начала сменяться глухим раздражением. А это никуда не годилось. По расписанию у него сейчас было бодрое, стремительное возвращение к жизни, и от этого расписания он не намеревался отступать.

Остановился, посмотрел на здание за рекой, можно сказать, заглянул в его сияющие синие глаза. Почему-то содрогнулся, как будто дом и правда был живым существом – незнакомым и вряд ли дружелюбным. Подумал: а хорошо, что между нами река, – и сам удивился собственной глупости. А если бы реки не было, то что? Дом бы на меня напал?

Сказал вслух, благо на набережной никого не было:

– Долбаный уродский синий свет.

Обычно это ему помогало: обругаешь вслух то, что тебя почему-то бесит, и вопрос закрыт. В смысле можно больше об этом не думать. Само вылетает из головы.

Но сейчас почему-то испугался еще больше. Вдруг вспомнил глупости, которые сам же с удовольствием сочинял несколько дней назад, сидя на гостиничном подоконнике, будто синий свет – целевая реклама сердца Благословенного Вайрочаны. Подумал: а вдруг я его обидел? Ну типа самого Вайрочану? И он теперь на меня рассердился? Навсегда?

Словно бы в ответ на эту идиотскую версию синий свет мигнул и погас. Дом стал обычным темным параллелепипедом, как большинство офисных зданий по вечерам. Какое-то время Квитни смотрел на противоположный берег, как баран на новые ворота, не понимая, что теперь ему следует сделать: рассмеяться? Сказать: «Вот то-то же?» Извиниться? Испугаться и убежать? Пока раздумывал, синие фонари вспыхнули снова, даже ярче, чем были. Ну или показалось, что ярче; неважно. От этой внезапной вспышки у Квитни окончательно сдали нервы. Он пробормотал: «Извини, синий свет, я дурак, больше не буду тебя ругать», – а потом развернулся и полез наверх. То есть натурально полез, практически на четвереньках, цепляясь за пучки пожухшей осенней травы, по крутому склону, явно не предназначенному для пешеходных прогулок, еще и скользкому от недавних дождей.