Галина Липатова - Удача близнецов [СИ]

– Народ Высоких Трав ответил на твой призыв, жрица, – сказал Аодах. – Неблагие альвы пошли на нас войной, и мой отец погиб. Отныне я – князь. Будешь ли ты служить мне, как служила моему отцу?

Жрица опустила бубен, отдала его младшей помощнице, и шагнула к каменному трону:

– Ты слишком юн, дитя Высоких Трав. Но на тебе княжеское ожерелье, и с тобой ваша сила. Подаришь ли ты нам свое благословение?

Вместо ответа Аодах прикрыл глаза и положил ладонь на центральный изумруд ожерелья. Конечно, он слишком юн, это правда. Но он теперь князь, и силы Фэур подчинятся ему. Ведь его народ стал травами и цветами, и все, кто умер под клинками темных альвов, не исчезли – но существовали теперь в этом мире как духи и силы, и отзывались на его зов.

Мягкая волна теплого воздуха медленно пошла от каменного трона во все стороны. Таял иней, распрямлялись подмерзшие травы, оживали скрывшиеся в щелях камней и коры деревьев насекомые… Лес вокруг посветлел.

Аодах отнял руку от изумруда, глубоко вдохнул, открыл глаза:

– Я и верно слишком юн. Но я – князь. И моя сила со мной.

Жрица склонилась перед ним, взяла золотистые сандалии и надела на него. Сандалии были велики для маленького князя, но женщина постаралась потуже затянуть их ремешки, чтобы не сваливались с мальчишеских ног. Потом она набросила на его плечи ажурную мантию, и опустилась перед ним на колени, протягивая большую чашу с подслащенным медом молоком:

– Мы будем служить тебе, юный князь, как служили твоему отцу.

Он пригубил молоко, чувствуя, как входят в него силы этого мира. Жрица могла отказаться служить – имела право, с точки зрения фейской морали. Ведь она понимала: юный сид еще долго не сможет помогать ее людям так же, как это делал его отец. Но она согласилась – и такая верность была особенно ценна.

Аодах вернул ей пустую чашу, легко спрыгнул с трона:

– Ваши луга, рождающие пищу, нуждаются в благословении. Покажи их мне, жрица. Я останусь с вами, пока не обойду все ваши угодья.

И тут он почувствовал движение Завесы, повернул голову – и увидел, что в каменный круг вошла Калаэр. Люди за кругом все как один издали восторженный вздох, а жрицы с прислужниками склонились перед черной единорожицей.

– Я пришла помочь тебе, маленький князь, – на спеахе сказала она. – Все-таки я ведь тебе должна. Немножко. Так что залезай на мою спину, и мы обойдем все земли этих твоих верных.

И он забрался на нее, сел, вцепившись в серебряную гриву. Жрица поднялась с колен, ударила в бубен:

– Милость владык с нами! Старолесье будет жить!

И пошла в сторону большого общинного поля, с которого обычно и начинался благословляющий обход Старолесских земель. Аодах и Калаэр двинулись за ней, а следом потянулись все остальные.

Взаимные инвестиции

В начале мая в Фарталье празднуют День Цветов – старинный праздник, сохранившийся с языческих времен. Одна из восьми разделяющих точек на календарном круге солнечного таллианского календаря, день, находящийся ровно посередине между Весенним Равноденствием и Летним Солнцестоянием. В старые времена праздник был посвящен Блодье, королю летних тилвит-тегов, одному из великих фейских владык. Сейчас – Деве и Матери. В этот день принято устраивать гуляния, балы и всяческие увеселения для молодежи, и с этого дня начинается весенний период свадеб и обручений. В общем-то, ничто не мешает сыграть свадьбу в любое время года, но традиционно выбирали время между Днем Цветов и Летним Солнцестоянием, или между Днем Серпа и Осенним Равноденствием.

В знатных фартальских семьях в это время обычно устраивали обручения – ведь доны и доньи, особенно титулованные, не могут вступить в брак с кем попало. О любви речь здесь идет очень редко, почти всегда о браках сговариваются наперед, очень придирчиво подбирая будущих супругов. Во многом это связано не только с какими-то взаимными выгодами для решивших породниться семей, но и со строгим запретом (как церковным, так и законодательным) на браки с близкими родичами. До четвертой степени родства включительно. В некоторых провинциях это создает определенную проблему, особенно в глуши, где все друг другу родственны по многим линиям. И если простой люд этот запрет соблюдает очень условно (просто берут супругов из соседних сел, не заморачиваясь на степень родства, лишь бы не родные или единокровные), то донам приходится туго. Вот и везут аристократы своих детей в столицы провинций на балы, а кто побогаче – так и вообще в Фартальезу, в надежде устроить браки повыгоднее и чтоб без нарушения запрета.

Готовились к началу майских балов и в столичном доме Вальяверде. Финансовое положение семьи тщательно скрывалось от публики, и вассальным донам было объявлено, что юный граф поселился в столице ради получения образования. Хотя на самом деле, как ни странно, в первую очередь потому, что жизнь в столице стоила дешевле, чем в родовом гнезде Кастель Вальяверде, где постоянно требовалось устраивать приемы, охоты, гуляния и прочие затратные мероприятия. Но и тут три весенних бала и пять больших приемов провести нужно было обязательно. Донья Кларисса еще во время традиционных зимних приемов наловчилась выкручиваться, устраивая всё как можно дешевле, но при том вполне на достойном уровне. Видно, в ней проснулась банкирская жилка Таргароссо, ее родни по отцу, и она ухитрялась потратить на всё это куда меньше денег, чем могло показаться по пышности этих приемов. Например, украшения для бального зала можно было заказать не в столице, а где-нибудь в провинции, но по столичным эскизам. Стоило в три раза дешевле, а выглядело ничуть не хуже. Главное, чтобы никто из плайясольских донов об этом не узнал.

Сейчас донья Кларисса, помимо составления смет на балы и приемы, занималась еще одним, и куда более важным, трудным и ответственным делом: она составляла список возможных невест для Джамино. И когда в последнюю седмицу апреля Оливио наведался в гости, она предложила ему после десерта и кофе обсудить в кабинете кое-что очень важное. Поскольку на обеде же присутствовал и Джамино, она не стала говорить ничего прямо, но Оливио прекрасно всё понял. Собственно, он и сам собирался с ней побеседовать на ту же тему.

В кабинете больше ничего не напоминало о доне Модесто Вальяверде, лишенном титулов и сосланном в Гвиану за разные нехорошие дела (в том числе и за семейное насилие). Все его немногочисленные регалии, начиная с шеврона выпускника Ийхос Дель Маре и заканчивая плайясольским орденом «Золотой Рыбы», были убраны с глаз долой в маленькую шкатулку, а шкатулка унесена на чердак. Портрет дона Модесто тоже из кабинета унесли туда же, и теперь на его месте висел парный портрет, изображавший Оливио в парадном мундире и Джамино в придворном костюме. Этот портрет донья Кларисса заказала зимой у своего кузена-живописца, и тот его написал за совсем символические деньги. На взгляд Оливио, портреты получились слишком вылизанно-красивыми, но этого он мачехе не говорил. Ведь рядом с этой картиной висели еще два портрета, написанные всё тем же кузеном. Слева, со стороны Оливио – портрет покойной доньи Лауры, матери Оливио, а справа – портрет доньи Клариссы, матери Джамино. Донью Лауру живописец писал с маленького магопортрета, который сохранился только потому, что Оливио когда-то сам его спрятал в своей детской в Кастель Вальяверде за стенную панель. Ведь женившись второй раз, дон Модесто почему-то уничтожил все портреты предыдущей жены.