Вероника Кунгурцева - Дольмен [litres]

Елена отлично знала, что ей надо, но того, что хотелось, не было, она обошла полгорода, но нигде не нашла коричневое форменное платье, а к нему черный фартук (по торжественным дням – белый), именно в такой школьной форме ходили в свое время на занятия и она с Клавой, и Алевтина, и Клавины девчонки. Вот тебе и на! Куда только смотрят Министерство образования да швейная (китайская) промышленность. Елена с большим трудом, истоптав все ноги, хоть и молодые, а тоже отдыха просят, отыскала среди тонны китайских и турецких разноцветных тряпок, раздавивших город, мальчиковую белую рубашку с длинным рукавом, безо всяких этих рюшечек, воланчиков и блесточек, и простую черную юбку, доходившую до икр. Конечно, мини она с ходу отвергла, было бы что показывать, ноги – две жердочки, что ли. На себя, пятиклассницу, она смотрела скептически: с высоты прожитых лет и утраченной полноценной женской фигуры. Продавщица палатки, где она примеряла юбку, сказала одобрительно: «Надо же… Какая самостоятельная девочка!» Елена подумала: «Эта самостоятельная девочка уже столько лет делает покупки, сколько ты и на свете не живешь!» На ноги она взяла кроссовки – обувь удобная и недорогая, хоть и не очень подходящая к юбке. Еще пришлось купить спортивные штаны с майкой, а то на физкультуру не пустят, это ей было известно по сборам Саши в школу. И, хочешь не хочешь, нижнее белье. Уж больно неудобно было носить 52-й размер, при том, что ей нужен 36-й. Сумку с кошельком она придавила локтем к сердцу, чтобы не искушать воришек. Сумка была ее собственная, кошелек – тоже, но, когда она брала их, Алевтина, заехавшая к ним проведать сына, так на нее зыркнула, что она почувствовала себя преступницей.

Учебники Елена взяла в школьной библиотеке, каких книг в библиотеке не оказалось, докупать, конечно, не стала: учебный год-то вот-вот закончится. Школьный ранец, вернее рюкзак, у нее имелся: достала с антресолей старый Сашин. Когда искала рюкзак, невольно сунула руку под самый низ, туда, где лежала у нее прежде шкатулка с золотом, но шкатулки, конечно, не было. Елена, после того как ей удалось представиться Клавиной внучкой, спросила у сестры, не она ли вытащила из сумки шкатулку. Но Клава уставилась на нее таким диким взглядом, что стало ясно: Клава тут ни сном ни духом. Елена грешила на Петровича, ведь он входил в дом за сумкой, когда все толпились снаружи. Но зачем ему это – не велика корысть, три колечка да кулон, чтобы руки марать? А улика была бы такая, что Елене, в случае если бы шкатулка оказалась на месте, ни за что бы не удалось отвертеться, не сошлись бы у нее концы с концами: ладно, ты внучка, а зачем у тебя золотишко старухино в сумке?! Для чего бы бабушке Елене тащить украшения на дачу? Впрочем, никто к ней не предъявлял уже никаких претензий. Даже Алевтина, и та смягчилась: с тех пор как буквально на следующий день после того рейда в горы убили тетю Олю Учадзе. Да как убили: половину дома разрушили, а тело обнаружили на крыше. Слава богу, в ту ночь они с Клавой уже были внизу, в городе. Клаву вызывали как свидетельницу, и она рассказала, что видела накануне, в ту ночь, когда они ночевали в домике на горе, какого-то лохматого мужика, он заглядывал к ним в окошко. Елену никуда не вызывали, и она никому не рассказала про следы, которые обнаружила в означенный день подле богатырской хатки. Алевтина, ездившая на Пластунку, чтоб снять репортаж, говорила, что многопудовая крыша богатырской хатки валяется в стороне. Елена даже думать боялась: что все это значит, кто был тот человек, чьи гигантские следы она видела рядом с конскими, не он ли уж убил тетю Олю? Ей еще припоминался громила-бомж, который готов был посреди людного города погнаться за ней, но был ли он тем преступником, это, конечно, вопрос. Просто чудо, как они в ту ночь, после неудачной попытки омолодить Клаву, остались живы!

Алевтина рассказывала еще, что Петрович так-таки ведь и собирался сделать запрос в Латвию насчет установления личности Елены, но после убийства тети Оли махнул на все рукой, мол, вышла на старика проруха, не в девчонке тут дело. Об этом по секрету рассказал Алевтине Николай Иванович Пачморга, с которым дочка была теперь в большой дружбе, чему Елена была только рада, авось и выйдет у них что-нибудь… да и… неплохо ведь знать, что там у них происходит.

Алевтина довольно часто наведывалась в Хосту, и Клава, как могла, пыталась утешать ее, мол, совершенно необязательно, что есть какая-то связь между исчезновением ее матери и убийством тети Оли; мол, вот чувствует она, что Елена жива, что где-то она тут, рядом… Елена, которую в утешительницы, по малолетству, не принимали, вынуждена была, когда Клава и Алевтина заседали на ее собственной кухне, подслушивать и подглядывать. Аля сошла с лица, сильно похудела – и Елена несколько раз порывалась признаться дочери в том, кто она есть… и только совершенная неспособность Алевтины поверить в случившееся останавливала ее.

Но больше всего мучило Елену в новой жизни то, что с внуком отношения никак не складывались. Саша то ли все еще не доверял ей, то ли она была ему просто неинтересна – мелюзга, дескать, – но он ни в какую не хотел с ней общаться. И выходило так, что они с Клавой то и дело шептались да секретничали – секрет-то у них был ого какой! – а Саша оказался в сторонке, совсем один.

Елена и обед приготовит, и в магазин сбегает, и уборку сделает, и посуду за всеми помоет. Саша все принимал как должное. Может, он думал, что все женщины, какие только есть на земле, независимо от возраста, если оказались рядом с ним, должны ему прислуживать? Во всяком случае, никакой благодарности бедная «троюродная сестрица» от Саши так и не дождалась. А ведь Елене еще и в школу приходилось ходить по второму кругу, чтоб заработать в далеком повторном будущем повторную пенсию. То, что ее заслуженная многолетним честным трудом пенсия пропала ни за грош, выводило ее из себя. Но что тут поделаешь?! Впрочем, Елена не собиралась сидеть на шее у кого бы то ни было, на лето у нее были большие планы: она хотела, как минимум, торговать мороженым, как максимум, пускать в свою квартиру отдыхающих. Для этого надо было освободить жилье: то есть самим на лето перебраться на Пластунку (Клавина квартира была занята: там жила теперь Клавина дочка Лида с парнем), а для начала съездить и посмотреть, как там дела. Но беда в том, что Клава ни в какую не соглашалась на переезд, мол, если этот лохмач, которого она видела, крышу богатырской хатки свалил, то что он с ними сделает?! Елене и самой было страшновато. Но время пока терпело: курортный сезон еще не наступил.

Вначале она старалась делать вид, что не знает – в своем-то доме! – где что лежит, а потом, поняв, что Саша совершенно не обращает на ее действия внимания, принялась хозяйничать, как прежде. Первое время она, если надо было куда-нибудь пойти или что-нибудь купить, для отвода Сашиных глаз спрашивалась у Клавы. А потом уж и вид делать перестала, что Клава в доме хозяйка. А сестрица, хоть и знала, чья это квартира и кто тут должен хозяйничать, тоже вначале пыталась качать права, сбитая с толку несерьезным видом Елены. Клава пыталась верховодить, забывая, что внешность обманчива, что внутри-то Елена такая же, как прежде. Но, потрепыхавшись немного, Клава смирилась со второй ролью на кухне, да и вообще в доме, поняла, что так ей удобней: ни забот, ни хлопот, все делает, все решает внучка. Давай готовь, прибирай, работай, говорила она всем своим видом (все-таки несколько уязвленная тем, что осталась на вторых ролях), у тебя здоровья-то побольше, чем у меня, а жизненный опыт такой же. Клава окопалась у телевизора и стала толстеть не по дням, а по часам. Елене приходилось чуть не силой отправлять ее подышать свежим воздухом, а то ведь закиснет совсем и, не дай бог, вправду сыграет в ящик, не дождавшись будущего месяца мунихиона, при таком-то образе жизни, а кто будет невольной виновницей? Она, Елена.