Мария Демидова - Катализатор

Потолки всё ниже, коридоры всё уже. Бежать тяжело и неудобно, но в мозгу отчаянно бьётся и подгоняет единственная мысль. Ты опаздываешь. Опаздываешь. Опаздываешь.

С размаху врезаться в стекло. Снова не почувствовать боли. Стены — прозрачны. Пол — тоже. Внизу — пустые трибуны. На арене — люди, носилки, белая ткань, чёрный пластик. И никакой суеты.

Страх. Тисками сжимающий виски. Застилающий глаза. Разрывающий горло криком.

Стрелки часов режут пальцы. Если очень постараться, всё можно вернуть. Исправить.

— Не упрямься, Джин. Ты же знаешь, он сам этого хочет. Это его право.

— Я не дам ему умереть. И мне плевать, чего он хочет.

Патриция укоризненно качает головой.

— Ты неправа. Когда любишь, нет ничего важнее его желаний.

— Тогда хорошо, что я его не люблю.

Это даже не преграда. Так, мелочь. Взмах шпаги — и зеркало разлетается осколками. Один царапает щёку. Другой насквозь пронзает грудь. Острая боль парализует. Невозможно дышать. Вкус крови на языке. Перед глазами клочья алого тумана.

Кто-то сильный не даёт упасть. Обнимает. Прижимает к себе, пытаясь унять сотрясающую тело дрожь. От этого должно стать легче. Но у Джин в груди осколок зеркала. И теперь — не только у неё.

Эш совсем близко. У него на щеке — длинный шрам, на губах — кровь, в глазах — пустота.

А чего ты ждала? На что надеялась? Ты давно знаешь правила этой игры, и не тебе их менять.

— Всё хорошо.

Какое, к чёрту, хорошо?!

— Не бойся. — Тихо. Спокойно. Безапелляционно. — Просыпайся, Джин.

Слова звучат. Не воспринимаются напрямую сознанием, а именно звучат. Это очень важно. Это делает мир настоящим.

Мышцы свело судорогой. Кружится голова. Вдох. Вдох. Вдох…

— Тш-ш-ш…

Уверенная ладонь скользит по плечам и спине, снимая напряжение.

— Всё хорошо, Джин. Выдыхай. Медленно. Слушай меня. Вдох. Выдох. Не торопись. Вдох. Выдох…

Голос гипнотизирует. Тело подчиняется автоматически.

Реальность наполняется ощущениями. Чужое сердце размеренно ударяет в висок. Собственное — отплясывает чечётку в горле. Терпкий травяной запах геля для душа. Тёплая спина под онемевшими от напряжения пальцами. Тяжесть в груди. Пересохшие губы. Дрожь, слабость и холодный пот.

— Пока я рядом, не случится ничего плохого, — пообещал Эш. — А я никуда не уйду.

Облегчение. Безопасность. Бессилие и безволие. Кратковременное, сладкое и жуткое в своей абсолютности. Ощущение, несколько лет назад напугавшее Джину настолько, что наутро, второпях собрав вещи, она сделала вторую отчаянную попытку переехать от Эша в общежитие.

Тогда он впервые вытащил её из цепких лап кошмара, который колдунья не смогла сбросить сама, и сидел вот так же на краю кровати, прижимал к груди своего тяжело дышащего донора, шептал что-то успокаивающее, гладил по спине. Тепло чужого тела, уверенные прикосновения гасили панику, расслабляли сведённые мышцы, позволяя отдышаться, заставляя доверчиво обмякнуть в сильных руках. Тогда вместе с облегчением пришли стыд и запоздалое осознание того, что она оказалась в чужом городе, вдали от сколь-нибудь близких друзей, в одной квартире с практически незнакомым мужчиной. Сильным, властным, привыкшим получать желаемое. Что, если он захочет… На подлеца Эш не походил. С другой стороны, Эдвард тоже поначалу не производил впечатления человека, способного закрутить роман со студенткой, чтобы украсть её амулет.

О новой причине её беспокойства Эш догадался через несколько дней, заметив, что Джин опускает глаза при встрече и вздрагивает от случайных прикосновений.

— Ты что, меня боишься?

Колдунья помотала головой, но сжатые пальцы и взгляд, будто приклеившийся к столику кафе, были достаточно красноречивы.

— Я никогда не причиню тебе вреда, Джин, — заверил Эш. — И я никогда не воспользуюсь твоей слабостью. Я просто пытаюсь помочь.

Она кивнула.

— Я справлюсь. Правда, я сама с этим справлюсь.

Она не справилась. Присутствие Эша до сих пор было единственным надёжным лекарством от паники. Впрочем, со временем их отношения так прочно закрепились между позициями «врач-пациент» и «спасатель-утопающий», что стыд, подозрения и опасения стали казаться попросту нелепыми.

Вот только сейчас, за две недели до злополучной дуэли, ей никак нельзя терять волю. Ни на минуту. Слишком многое поставлено на карту.

— Я никогда не воспользуюсь твоей слабостью. Даже ради твоего блага.

Иногда Джин готова была поверить, что Эш может читать её мысли.

— Обещаешь?

Вопрос расцарапал пересохшее горло, и колдунья закашлялась.

— Обещаю. Принести тебе воды?

Пальцы против воли судорожно вцепились в его спину.

— Хорошо. Не бойся, я буду здесь столько, сколько нужно.

— Спасибо. — Она медленно глубоко вздохнула и разжала руки. — Извини. Когда-нибудь это закончится, честное слово.

— Надеюсь, ты не будешь слишком торопиться, — неожиданно устало ответил Эш. — Я бы хотел вернуться к этому разговору недели через три, не раньше.

Джин осторожно отстранилась, высвобождаясь из уютных и безопасных объятий.

— Вода — это хорошая идея, — тихо произнесла она. — Если можно…

Эш поднялся и двинулся к двери.

— Если ты меня обманешь, я умру, — буднично сообщила Джин ему в спину. — Я просто спать не смогу. Совсем. И в итоге хватану-таки слишком много снотворного. Возможно, даже случайно.

— Я понял, — серьёзно кивнул Эш. — Я только не понял, кто из нас теперь главный манипулятор.

Колдунья слабо улыбнулась.

— Я не манипулирую. Я расписываюсь в собственной беспомощности.

«Прекрасно зная, что в случае с тобой это одно и то же…»

Когда он вернулся, Джин натягивала свитер. Эш удивлённо замер на пороге.

— Я пойду прогуляюсь немного, — объяснила колдунья, закрывая шкаф. — Сон пропал совсем.

— Пойти с тобой? Ночь всё-таки.

Он отдал ей стакан, Джина сделала несколько глотков и покачала головой.

— Нет, не надо. Не волнуйся, я не буду уходить далеко. Ложись спать, ладно? Я ненадолго.

Ночь была тёплой, но ветреной. На улице глаза тут же заслезились, и колдунья была рада, что это можно списать на погоду. Хотя кому нужны объяснения, если вокруг — ни души?

Джину бил нервный озноб. Каждый вдох иглой вонзался под рёбра. Она надеялась, что на улице станет легче, но нет, ничего подобного: панике было наплевать, где глодать свою жертву. В висках пульсировал страх. Отдавался ударами кувалды в груди. Заполнял всё существо, лишал воли. Вздох получился нервным, судорожным.

Она не справится. Если сейчас вернётся домой, расплачется, сломается, рассыплется. И ничего не сможет противопоставить сочувственным аргументам самоотверженного оружейника, который не упустит случая уберечь её от опасности, пусть даже принятой добровольно.