Софья Подольская - Жизнь навыворот

– Это палка!

В изумрудном глазу горел вызов.

– Да, – согласился Аргит, – плохо. Бадб учить копье.

Эта фраза заставила Киена задуматься. Он подозвал корги. Айн отыскал улетевшую в кусты смородины ветку и, вихляя задом, поскакал к Аргиту.

– Бросай, – скомандовал фомор.

– Ты ждать, – с едва уловимой улыбкой парировал Аргит. – Неинтересно.

И палка плавно полетела в другую сторону, чтобы закончить свой путь в собачьей пасти.

– Нужно поговорить, – Гаяне кивнула в сторону резного крыльца.

И потомок богини Дану протянул руку сидящему на земле фомору.

– Каковы шансы, – Гаяне присела на барный стул, – что они не поубивают друг друга?

Максимилиан подбросил эллипс шейкера, сверкнувший в неярком свете вампирской берлоги, ловко поймал, открыл и священнодействуя перелил голубоватую жидкость в коктейльный бокал.

– Пятьдесят на пятьдесят, – уверенно выдал он, опуская в напиток шпажку с коктейльной вишенкой. – Рискну предположить, что в присутствии дам, они не полезут меряться молодецкой удалью.

– Думаешь? – Гаяне пригубила коктейль. – М-м-м, хорошо. Как назвал?

– «Лазоревый грех».

Гаяне фыркнула в бокал.

– Макс, – она сняла салфеткой капли лазоревого греха с подрагивающих от сдерживаемого смеха губ, – тебе нужно читать поменьше женских романов.

– Но они же такие забавные, – театрально вздохнул вампир. – Представь себе романтическую любовь зомби к…

– Свежей печени?

– Фу, – аристократичная кисть дернулась, словно отгоняя неприятный запах. – К нежной деве, конечно.

– Нежная, это хорошо, – согласилась Гаяне. – Сочнее.

– Вот! – кивнул Макс, делая глоток из остро пахнущей кровью термокружки. – А встречу я подстрахую. В конце концов, классовые предрассудки надо изживать. О, Гай, а давай я тебе еще «Цепи грехов» сбацаю?

Гаяне прикинула список недоделанных дел, вспомнила о дежурстве мужа и кивнула. Несмотря на дурацкие названия, коктейли у Макса получались отменные.

Они встретились в Зоиной гостиной. Группа поддержки, хотя, скорее сдерживания, затаив дыхание, наблюдала, как заклятые враги минут пять сверлили друг друга взглядами, еще десять обменивались фразами на никому непонятном языке, после чего спокойно расселись в стоящие напротив кресла.

– Ну что, – в голосе оседлавшего стол Макса мелькнуло нетерпение, – драка будет?

– Потом, – убийственно серьезно произнес Киен, – сначала он будет меня учить. И я не просил! – добавил он, словно все его тут же заподозрили. – Он сам.

– Почему? – Серафима озвучила вопрос, написанный на лицах остальных наблюдателей.

– Я спросить, как отдать долг, – пожал плечами Аргит. – Он сказать поединок. Но он не уметь. Поединок сейчас и я его убивать.

– Не убьешь!

Потомок богини Дану спокойно посмотрел на шагнувшего к нему фомора, которого взволнованная Зоя схватила за футболку.

– Ты быть сильный, но ты не уметь отличать храбрость и глупость. Я учить ты, как Бадб учить я. А потом ты пробовать убивать.

В комнате повисла тяжелая пауза, которую разбил довольный голос Максимилиана.

– Я же говорил, пятьдесят на пятьдесят.

Серафима запустила в него диванной подушкой.

В постели ее не оказалось. И на кухне, куда, размахивая ушами, немедля прискакал Айн. Обнаружить пропажу помогли алый глазок сигареты и терпкий дым, просачивающийся сквозь приоткрытую балконную дверь.

– Има?

Плечи под кофтой вздрогнули, но она не обернулась. Только сделала уверенный шаг назад, почти коснувшись его груди. Аргит положил ладонь на сгиб белеющей в темноте шеи.

– В мае, – ее голос был хриплым. – Точнее, в конце апреля. Так странно, – она повела плечами, словно пытаясь сбросить тяжелый плащ, – я убедила себя, что готова. А оказывается, нихрена я не готова.

Шмыгнула носом, совсем как Мег, и тут же затянулась. Закашлялась.

– Има, – он забрал из дрожащих пальцев сигарету, развернул к себе, заглянул в блестящие от сдерживаемых слез глаза, – говорить непонятно.

Вздох. И еще один.

Она открыла рот и тут же прикусила губу.

Нахмурилась, словно пыталась найти правильные слова, а те никак не находились.

– Ты же слышал Гаяне, – выпалила наконец. – В мае они откроют проход и ты вернешься в свой мир.

Всю дорогу от Зои она молчала. Хмурилась. Сказала, это из-за урока.

Сегодня у нее что-то не получилось.

По возвращении домой Серафима отгородилась черной крышкой ноутбука и стопкой тетрадей, заполненных незнакомыми Аргиту символами. Попросила его вывести собаку. А по возвращении ее пальцев пахло дымом. Хотя последние дни она не курила. Совсем.

– Непонятно, – он едва заметно покачал головой, проводя большим пальцем по дрожащей пинии губ.

– Я, – она улыбнулась его прикосновению, но улыбка вышла неестественной, жалкой, – я думала, будет больше времени. У нас.

И она повторила по-английски.

– Ты думаешь, – нереальность такого будущего вызвала смех, – я буду уходить, а ты оставаться? Нет, фиахон, – он погладил щеку, заправил за ухо черную прядь. – Ты идти тоже.

– Нет, – холодные пальцы сомкнулись на его запястье. – Я не пойду с тобой.

Ее шепот прозвучал громче боевых барабанов.

Он решил, что ослышался.

– Има говорить непонятно.

– Я не пойду в твой мир, – она тряхнула головой, устремив на него затуманенный взгляд. – Я много думала и… Я не смогу там жить.

Ей было больно.

И слезы текли по бледным щекам, раскаленным металлом оседая на его ладонях.

– Хорошо, – решение пришло легко, – мы идти, я отдавать меч, а потом мы идти назад.

Она замерла. И дышать почти перестала. И смотрела так, словно он только что положил к ее ногам все четыре великих сокровища Туата де Дананн.

– Ты готов жить здесь? – в ее голосе все еще слышалось эхо сомнения.

– Да, – он наклонился, прижимаясь лбом к ее лбу. – Тут много интересный.

– Только поэтому? – она наконец-то улыбнулась.

Легко. Правильно.

– Нет, – он поцеловал соленые губы, – не только.

Ее смех был хриплым от дыма, а руки, обвившие его шею, прохладными.

Но внутри ее жил огонь.

И он пил это пламя из кубка ее губ пока не вспыхнул сам.

Этой ночью она больше не уходила.

Воскресенье началось с поцелуев. Ленивого выползания из теплой кровати: Аргиту – на прогулку с Айном, Серафиме – на кухню. Сегодня у нее было настроение для картошки, зажаренной на домашнем сале до золотистой корочки.

На улице наконец-то включили весну. Раззадорившееся солнце с укоризной глядело на немытый город, пытаясь облагородить его отблесками на хромированных деталях машин и зданий, зеркальных чехлах небоскребов и золоте куполов.

Поймав свое отражение в матовой дверце кухонного шкафчика, Серафима улыбнулась, машинально отмечая, что улыбка эта, яркая, как весна за окном, ей идет. Утро было прекрасным, день намечался замечательный, а вся дальнейшая жизнь и того лучше.