Аня Сокол - На неведомых тропинках. Сквозь чащу

- Иерей Александр, - поправил его священник, он не был стар, этот мужчина с каким-то серым, словно стершимся лицом и намечающимися залысинами в пегих волосах, - Будем, - и снова обратился ко мне, - Вы крещеная? Когда исповедовались и причащались в последний раз?

Не в силах отвести взгляд от сухого ствола я ответила правду:

- Никогда, - и услышала шаги.

Ленник уже успел вернуться к тропе и теперь приближался к нам, очень быстро, почти нереально для человека, и эта смешинка, что все еще ощущалась в нем.

- Знаете что это такое? - а священник не слышал, продолжая спрашивать странную пришедшую в этот весенний день к его часовне женщину с усталым лицом.

- Вино и хлеб?

- Нет,

- Плоть и кровь христова, вкушение их есть таинство...

Сидевший на брусе рабочий прикурил сигарету и закатил глаза. А тот, что облокотился на перила крыльца, поглубже зарылся в спецовку, словно ему было холодно.

Ленивый голос мягко перебил Александра:

- Прям, как вурдалаки.

(имя свещенника изменено на Андрей в финальном варианте все будет исправлено)

Я резко повернулась, священник непроизвольно сделал шаг назад, а рабочий выронил сигарету. Для них баюн появился словно из ниоткуда, соткался из холодного воздуха прямо перед священно служителем. Меня же беспокоило другое. Нечистый стоял прямо на освященной земле и премиленько щурился на распятие на груди иерея.

- Хрр, - издал невнятный хрип тот, что сидел на ступенях.

- А вы...- нахмурился он и перевел взгляд на меня.

- Мы ищем одного человека, и мне немного надоело стоять и ждать пока девочка наболтается.

- Так иди к мусорам, - скривился тот из рабочих, что все еще держал в руках пилу, - Они мастера находить и терять.

- Валентин Шереметьев, - не обращая на него внимания, продолжал говорить Лённик.

- Сидел? - спросил священник, кивая на стену, его голос чуть дрогнул на букве "е", едва заметно, но я сразу поняла, Валентина он знал. И тот, кто сидел на ступенях тоже, он втянул из спецовки тощую шею и поводил головой туда-сюда, его удивление было вялым, словно он уже слышал это имя, но не думал, что, кто-то произнесет его снова.

Рабочие переглянулись, один бросил пилу, другой встал с досок, третий снова прикурил, буравя взглядом исподлобья спину сказочника.

- Да, - ответила я и снова посмотрела на дерево, осознавая, что оно беспокоит меня куда сильнее подобравшихся рабочих, - Он здесь был?

- Здесь были почти все. Зачем он вам?

- Мать Валентина умирает. Та, что возвела его на пьедестал, положила всю жизнь, лишилась жилья и позволила отправить себя в дом престарелых.

- Куда она смотрит, Дюша? - рабочий перешагнул пилу и встал, загораживая от меня рассохшийся ствол.

- Вольноотпущенные? - спросил сказочник и сам же себе ответил, - Нет, тут же строгач, значит, откинулись. А почему не уезжают? В радость у баркаса грязь месить?

- Сворачивай базар, Дюш, раз бажбан ищет акробата, пусть сам корячится, - высказался тот, что с сигаретой.

Сказочник, улыбаясь, наклонился, сгреб в горсть мягкую землю, выпрямился, растер в ладонях и уронил обратно.

- А земля-то осквернена, - ухмыльнулся он.

- Но... - я нахмурилась.

- А ты полагала себя особенной? Зря. Ты всего лишь отчаявшаяся, от того и творишь всякую фигню. У них под деревцем два покойника прикопаны. Поэтому и не спилили, знают, что найдут под корнями, обратно за запретку никому не хочется. Так, батюшка? - сказано было с неприкрытым презрением.

- Ворона твоя, - рявкнул высокий тому, что все еще держал в пальцах сигарету, - А ты битый парень, - он шагнул к сказочнику.

И все пришло в движение. На этот раз я смотрела схватку совсем с другой стороны и видела все. Видела первый шаг высокого рабочего, видела, как сверкнуло на солнце шило, таким наверняка очень удобно прокалывать дыры... да в чем угодно, или в ком. Отбросил сигарету второй рабочий, поднялся, не зная к кому броситься третий, а священник отступил.

Сказочник рассмеялся, так искренне и так весело словно его пригласили поучаствовать в забаве. Рабочий еще только замахивался, сквозь недовольство пробивается азарт и предвкушение. Он рад чужакам, не звал их и обошелся бы без проблем, но раз они здесь... Он раз возможности размяться. Его мысли не были оформлены в слова, они скорее напоминали образы столь яркие, что невозможно удержать внутри своей головы. И последняя осознанная мысль - сожаление, что под деревом больше копать нельзя, что придется тащить трупы в другое место. На это медленное течение его мыслей оборвалось. Думать умеют только живые.

Ленник ударил его по руке, ломая пальцы и выхватывая шило. Короткий крик и острая сталь входит в грудь своего недавнего хозяина. Один вдох, один миг. Я слышала, как замолкло его сердце, стучавшее так неторопливо и так медленно.

А нечистый двигался дальше, двигался так быстро, что первое тело еще не успело упасть, как он ударил кулаком висок тому, кто должен был разобраться с "вороной". Со мной. Сильно ударил, так бьет боксер в зале по снаряду не жалея и не боясь причинить вред. Череп хрустнул, не тем сухим рассыпчатым звуком, с которым ломается ветка, а влажным глубоким звуком раскалывающегося льда или даже шоколадной плитки. Только в место начинки наружу выплеснулась кровь, много крови. И бывший заключенный все еще думающий, все еще представляющий, как будет разбираться с женщиной, предвкушающий слезы и мольбы, не закончил начатый шаг.

Алые капли окрасили снег, люди умерли до того, как упали. Я слышала их смерть, видела ее, пила последний вдох людей, которые еще не знали, что мертвы, слышала угасающее биение сердец. И никакого равнодушия. Мир вспыхнул яркими красками, миллионами огней эмоций, жестов, звуков, множеством жизней. Они умерли не на алтаре, но это не имело значения. Только коктейль под названием "смерть". Я пила эту мимолетную агонию и искренне жалела, что нельзя растянуть ее до бесконечности. Нельзя...

Все кончилось без моего вмешательства. Баюн схватил священника за шею и скомандовал:

- Стоять, мил человек, стоять!

Этот приказ был слишком мягок, слишком добр, чтобы ему не подчиниться. И третий рабочий, так и не решивший к какому противнику броситься, замер, глядя в черные глаза.

- Просто стой.

- Стою, - отозвался бывший заключенный, он был коротко стрижен, зато на тыльной стороне ладоней росли особенно густо.

Именно это имел в виду Лённик, говоря, что при всей своей силе и скорости может не справиться с охраной колонии. Двое были мертвы, двое еще жили. Даже нечистый не может быть быстр до бесконечности.

- Тихо, - на этот раз баюн отдал приказ священнику.

Не представляю, откуда я это знала, но знала совершенно точно, как вздрагивающий всем телом Андрей. Священник наблюдал, как мужчины падают один за другим, издавая при этом звуки больше похожие не на слова, а на клекот.