Аня Сокол - На неведомых тропинках. Сквозь чащу

- Тихо, - повторил сказочник и прошептал на ухо Андрею, - Доставай его медленно...

Никогда еще приказы не отдавались так ласково. И так быстро исполнялись.

Священник дрожащими руками задрал рясу, под которой оказались обычные голубые джинсы с высокими армейскими ботинками. Рука легла на пояс, запах смазки и пороха я учуяла чуть раньше, чем увидела пистолет. Оружие, из которого давно не стреляли, спящее оружие, не несущее на своем дуле отпечатков чужой смерти. Андрей дрожащей рукой коснулся рукояти, пальцы замерли. И меня тут же коснулось краткая неуверенность, раздумье: "а не воспользоваться ли шансом, а не рискнуть ли..."

- Порадуй меня, - с непередаваемой интонацией попросил Андрея Лённик, его рука лежала на горле Андрея. В ней не было ножа. Но я понимала колебания человека, представляя, какими жесткими и сильными могут быть пальцы сказочника. Одно движение - и конец. Два трупа перед глазами служили наглядным подтверждением.

Четвертый нелюбопытный рабочий остановился в двух шага от часовни, не решаясь приблизиться, и, вытянув тощую шею, посмотрел на меня, а не на того, кто убивал его товарищей, а на женщину, что не пошевелила и пальцем. Другой на его месте давно бы убежал, закричал, вызывал милицию, благо сотовые почти у всех. Только не этот...

Священник сдался. Я поняла это за секунду до выдоха, и за две до того, как он достал пистолет, от которого разило железом и порохом.

- Брось, - последовала очередная команда, и черное оружие полетело в снежную грязь.

Стоящий напротив парализованный взглядом и голосом рабочий взмахнул своими волосатыми руками, словно тоже пытаясь что-то отбросить.

- Чем кокс бодяжите, батюшка? - ноздри Лённика снова раздулись, как тогда на границе участка.

- Мы не... - начал Андрей.

- Вы "да", - припечатал сказочник, - Чистый кокс пахнет не так, для человека совсем не имеет запаха, но это... - он рассмеялся, - Так что вы там говорили о кумирах? Вашим стала "божья трава"? Нет? Сами не употребляете как этот? - краткий взмах рукой, в сторону молчаливого.

Так вот что с ним "не так", вот почему он не тропиться бросаться на нас с кулаками. Судорожное дыхание, озноб и почти нет мыслей... Он не будет защищать их, еще не готов, еще не понял, что следующую дозу возможно брать уже будет не у кого.

- Значит, золотой телец. Как все просто, - Ленник посмотрел на застывшего напротив рабочего, - Возьми заточку, - баюн опустил взгляд на тело, и вместе с взглядом опустился и бывший заключенный.

Я чувствовала, как на него давит сила сказочника, он умел не только допрашивать, он умел заставлять.

Мужчина выпрямился, сжимая в широкой волосатой руке шило. Кровь точками выходила из груди его товарища, но никого из присутствующих это уже не смущало, может быть только Андрея.

Четвертый мужчина качнулся с носок на пятки, не сводя с меня карих глаз. Его взгляд напоминал легкий зуд от укуса насекомого, пока не трогаешь терпимо, но как коснешься, остановиться уже не сможешь.

- Кто вы такие? - прохрипел священник.

- К сожалению, - продолжал рассказывать свою сказку рабочему Лённик, - Мне не нравится твой правый глаз, воткни ее туда, сделай такое одолжение другу.

В его устах просьба звучала так незначительно, так мелочно. Таким тоном вас просят помочь вынести коляску из автобуса, придержать дверь или сказать который час, пустяк не стоящий никаких усилий. И рабочий не подвел "друга", с улыбкой поднял заточку к лицу и воткнул, хорошо так, основательно пробивая себе мозг. Глазное яблоко лопнуло с тихим звуком, очень похожим на тот, с которым расходиться кожура виноградины, если ее как следует сжать зубами. Вместе с умирающим я почувствовала нестерпимый жар в пустой глазнице и радость от того, что смог угодить.

Снова уловила волну чужой смерти, словно радиоприемник настроенный на нужную частоту. Она раскрашивала мир, словно картинку из детской книжки. В этот момент я поняла, что снова могу чувствовать, восхищаться и ужасаться о содеянном. Отнятая жизнь на миг вернула мне человечность, заставив осознать чудовищность происходящего. Но это был всего лишь миг, волна, которая схлынула вместе с последним выдохом. И внутренняя пустота вернулась, как возвращается старый долг или старое чувство, как что-то принадлежащее только мне.

Четвертый мужчина отвел взгляд от меня и посмотрел на шило, на того частью чьего тела она стала.

Руки рабочего все еще сжимали заточку, когда он упал, а на лице все еще оставалась улыбка, последняя улыбка. Как бы это не было больно, он умер счастливым. Эта мысль заставила меня вздрогнуть. Разве может быть счастье в смерти?

- Что вы такое? - прошептал священник.

Он давно уже должен читать молитвы и сотворять кресты, а сказочник давно должен выть от боли и кататься по земле. Но они все еще стояли на земле, которая не была святой и священник, который видимо им не был.

- Валентин Шереметьев, - напомнил ему баюн, чуть сильнее сжав руку на горле.

Вместо ответа прозвучал выстрел. Почти ставший неожиданностью. Почти... Лённик рассмеялся. Наркоман был быстр, куда быстрее остальных людей, хотя мне всегда казалось, что должно быть наоборот, но что я знаю о наркоманах? Ничего, этот был первым.

Видимо, у него тоже было оружие. Но он стоял далеко и не собирался вмешиваться, у него дрожали руки и внутренности. К тому же я была занята. В этот момент я пила чужую смерть, пила свой наркотик, от дозы котрого мир расцветал буйством красок и эмоций. Меня не интересовал стоящих в десятке метров человек, у которого сворачивались в узел кишки. Ни он сам, ни его эмоции, потому что я никак не могла поймать свои. Поэтому ничего и не ощутила, даже удивления, когда сердитая оса прошлась горячими крыльями по боку и, оставив дыру в одежде, зарылась в грязь за моей спиной.

Да он оказался быстрее других. Умнее, раз не собирался приближаться, или трусливее. Один выстрел, громкий почти оглушающий, эхом унесшийся в весеннее небо. Смех баюна. Ни крови, ни боли, мне даже не надо было задирать рубашку, чтобы понять, что кожа цела. Всего лишь сердитый свинец... Тоже самое, что погладить.

Но кое-что я все-таки почувствовала. Злость, яркой вспышкой полыхнула перед глазами. Выстрелом он выдернул меня из созерцания смерти, из сладкого сна, который развеялся без остатка напуганный слишком громким звуком.

Я огрызнулась инстинктивно, не медля и не задумываясь. Серебряный стилет как живой скользнул в ладонь, не обжигая и ластясь к коже. Скользнул и отправился в полет, сверкнув в воздухе серебристой молнией. Я не забыла чужие уроки, и попасть в неподвижную мишень оказалось совсем не сложно.

Стилет вошел мужчине в бедро. Его лицо вытянулось от удивления и тут же скривилось от боли. Он заорал, опять нажимая на спусковой крючок, пуля прошла правее. Нога подогнулась, и последний рабочий грохнулся в грязь. Оружие упало рядом, а он пытался зажать ладонями рану.