Алексей Калинин - Ведарь [СИ]

– А других размеров нет? – поинтересовался я, не надеясь на согласный ответ.

– Есть, но тебе мало будет, – буркнул охранник, разглядывая отцовский медальон.

– От отца осталось, не забирайте, пожалуйста, – я искренне встревожился, пропадет ещё, и потом ищи-свищи.

– Не положено!

– Да это же обычный медальон, он у меня вместо крестика.

– Сказано же – не положено. У нас тут вера одна, и символов, кроме наколок, не должно быть никаких. Если захочешь, то эту игрушку потом на груди наколют, – неторопливо объяснял охранник, сжимая медальон в руке.

– Отдай ты ему, все равно отберут, да ещё и по шее настучат, если сам не пожертвует, – вмешался Михеев, что-то человеческое в нем осталось.

Охранник отшвырнул предмет спора и начал собирать вещи в коробку, забыв о моем существовании.

Снова короткая команда и мы двинулись дальше. Ещё одна комната, в которой охранник с заспанным лицом выдал свернутые в рулон постельные принадлежности. Мы опять отправились в короткое путешествие и остановились около железной двери с небольшим окошком, за которой находились заключенные. Противно засосало под ложечкой.

Завибрировала тяжелая дверь. Снова хлестнула короткая команда, резкая как удар бичом. И я ступил за порог, в неизвестность.

Неизвестность ударила теплым запахом человеческого пота, ношенных носков и застарелым дымом сигарет. Вонзился взгляд пяти пар глаз, словно лазерные прицелы сошлись на моей фигуре. За столом оборвался разговор мужчин. Обыкновенных людей – такие ходят по улицам, копаются в машинах, жарят на природе шашлыки. Вовсе не те выразительные типы телевизионных криминальных боевиков. На столешнице поблескивают побитыми боками алюминиевые кружки, поодаль валяются конфетные обертки.

Тусклая лампочка освещала восемь кроватей у стен. Они поставлены в два яруса, как в поездном «плацкарте», и на каждой лежал свой «пассажир». Камера больше напоминала кладовку, чем место для содержания людей.

– Принимайте соседа! – за спиной хлопнула дверь, заскрежетал ключ в скважине.

Люди за столом настороженно осматривали меня. Я тоже молчал. Пауза продолжалась полминуты. На верхней кровати, что была ближе к окну, сел улыбающийся человек, вниз свесились босые ноги с выколотыми неразборчивыми надписями.

– А кто у нас тут нарисовался? Какой славный мальчуган! Хоть и покоцанный, зато живой. Ты согласен с тем, что надо отвечать добром на добро? – севший человек блеснул масляными глазками.

Я молчал, не зная, что отвечать. Люди осматривали, прощупывали, исследовали реакцию. Я в ответ смотрел на них.

– Чё губы зажал? Или тебе честным сидельцам ответить заподло? Так может ты и на добро дерьмом кидаешь? Или грех какой за собой чуешь? Ты откройся, не держи в себе, иначе как полезет – не остановишь! А можешь и нас зацепить случаем, – посыпалась скороговоркой речь, все громче звучал голос, привлекая внимание остальных.

С тощих подушек поднимались всклокоченные головы, помятые лица распухли ото сна. На меня смотрела вся камера. Я молчал, думая как ответить, чтобы потом не спросили ещё чего-нибудь. Неуверенность завладела мозгом, тысячи мыслей проносились за мгновение – ударить, поздороваться, улыбнуться, плюнуть?

Кто-то из знакомых отсидевших рассказывал о своем опыте, о кинутом под ноги полотенце, но сейчас ничего такого нет и в помине. Неосознанно дернулись желваки на щеках, заныла ушибленная челюсть. Лазерные прицелы ощупывали каждый сантиметр, оценивали каждое движение.

Человек спрыгнул с верхней кровати и подошел ко мне, слегка раскачиваясь при ходьбе, как моряк, что сошел на берег после долгого плавания.

– Чё молчишь? Или ты утка засланная, ушкарь зачморенный? Тогда расстилайся у параши, места хватит! Чё вылупился, пассажирка? – прокричал мне в лицо зачинщик разговора.

– Ослабь, Жмырь! Не видишь – первоходка прилип! – произнес человек, до этого скрывавшийся за шторкой.

Он показался весь, разрисованный синим от шеи и до пояса. Из-под коротких шорт на свет выглядывали очередные наколки. Короткий ежик волос, лохматые брови, набрякшие мешки под колючими глазами, синева выбритых щек. Ему тут же протянули кружку, мужчина немного отпил.

– Представляться не учили? – он снова отхлебнул темно-коричневой жидкости.

– Александр Алешин, здравствуйте, – хоть что-то прояснилось.

– Садись за дубок, Александр Алешин, если ты греха за собой не чуешь. Не притащил за пазухой грязи? – взгляд острых глаз заставил поежиться, как от пробежавшего сквозняка.

– Нет, ничего такого серьезного, а что вы понимаете под словом «грех»? – я подошел к столу.

– Я имею ввиду сношения с мужчинами, обращение к ментам и многое из того, что идет против совести. Так было у тебя такое? Отвечай правдиво, все равно узнаем, как есть на самом деле! – продолжал допытываться татуированный.

– Нет, ничего такого я не делал. Сам попал сюда из-за ревности следователя, перешел ему дорогу с жен… –

Взмахом руки татуированный человек остановил мою речь.

– Не нужно рассказывать о себе то, что не интересно другим. Ты сказал, что не был замечен в разной пакости – это проверится. Сейчас же кидай скатку вон на ту шконку. Киргиз, подвинься! – человек с раскосыми глазами подтянул ноги, и я положил сверток на край кровати. – Садись с нами столоваться. Чифиришь?

– Нет, не пробовал. За приглашение спасибо, но есть не хочется.

Есть и в самом деле не хотелось, щи Вячеслава немного бултыхались внутри, а ещё нервы, побои. Я подвигал челюстью – не скоро смогу откусить горбушку…

– Не говорится «спасибо», говорится «благодарю». Вникай, но старайся не повторять ошибок, если тебя поправят. Смотрю, менты тебя здорово попрессовали, вон там можешь умыться, – мужчина кивнул на умывальник в углу.

В осколок зеркала на стене отразилось моё помятое лицо, кровоподтеки, запекшаяся кровь под носом. Я повернул ржавый вентиль крана, и тонкой струйкой полилась желтоватая влага. Страшно воняющая хлоркой ледяная вода немного освежила зудящую кожу.

– Спят у нас в хате посменно, кто-то массу давит, другой на глазах стоит. Ты будешь меняться с Киргизом. Уборка у нас по дням недели. Петухов не держим – крутись сам. Не косячь, не терпим этого здесь. Если что непонятно – спрашивай, я смотрящий на этой хате, зовут Черный, – человек снова отхлебнул из кружки, – Пока осваивайся, осматривайся! По ходу ты здесь надолго, если тебя Голубок привез. Жмырь, пусти коня, узнаем за пассажира.

«Ласково» встретивший человек достал кусочек бумаги, огрызком карандаша начеркал несколько слов. Жмырь аккуратно сложил произведение и залез на свою койку. Поколдовав немного с веревочкой, уходящей за форточку, он начал тянуть к себе, а бумажка унеслась вдаль.