Сергей Болотников - Тролльхеттен

На последней фразе из салона авто внимательный слушатель снова кивнул с видом величайшей муки. Покосил глаза куда-то в сторону и, Влад мог поклясться, пустил скорбную слезу. Зрелище было неприглядным до омерзения. Мотор машины взревел, с визгом покрышек она выехала на улицу и влилась в вялый поток автотранспорта. А Влад отправился дальше в настроении, близком к похоронному. И тревога, необъяснимая тревога давала о себе знать, маячила на горизонте, так и не оформившись во что-то узнаваемое.

Дня через два позвонил Дивер. До этого звонка жизнь текла вяло и была заполнена мелочными назойливыми делами — отрадой материалиста, который хочет спрятаться от выпавших на голову неприятностей. Статья, книжки, статья, поход за водой и вечерняя ругань в очереди, статья, поход за едой, очередь у прилавка. Упитанные люди со страхом голода в глазах, статья.

Потом звонок телефона, и Дивер на проводе.

— Что? — спросил Влад.

— Да я же хотел позвонить. — Произнес Дивер, — рассказать. Ты готов слушать, в прошлый раз ты как-то неадекватен был.

— Я и сейчас неадекватен. Скажи лучше: это мне одному так кажется, или в городе действительно что-то изменилось?

— Изменилось. — Бесстрастно сказал Дивер, — и не ты один это ощущаешь.

— Тревога, да?

— И она тоже. И люди ведут себя странно. Не замечал ничего такого?

— Замечал, — сказал Влад, ему вдруг стало холодно, может быть виновата открытая форточка, ведь день сегодня выдался пасмурный, совсем, как тогда, когда они шли на площадь.

— Бойня на дискотеке — это первая ласточка. Теперь все только хуже, — он помолчал, а потом спросил резко, — скажи мне, Влад, ты действительно веришь в то, что я обладаю… ммм… некими способностями?

— Не знаю, Михаил, — честно ответил Сергеев, — Наверное, не верил… раньше.

— Раньше все было по-другому, — произнес Дивер, и от этой фразы Владу стало не по себе, ну просто неделя нехороших предчувствий, да и только. — Слушай меня внимательно. Когда мы шли к площади, вокруг была такая мрачная тяжелая атмосфера. Ну просто тоска зеленая! Это влияло на настроение. А после… после того случая перед Дворцом культуры вышло солнце, и все ожили и защебетали?

— Да, это было.

— На площади у меня случилось видение. Одно, Влад, из первых настоящих видений, так что, считая меня шарлатаном, ты был прав процентов на восемьдесят. Я помню, что упал, ударился головой, а потом как бы воспарил и…

— Увидел себя со стороны, — Сказал Сергеев, — да?

— Влад, не смейся. Мне снилось, что я птица, и весь город — и Верхний, и Нижний, со всеми его закоулками — подо мной. — Голос Дивера вдруг утратил обычно свойственные ему низкие интонации, стал почти мечтательным. — Он такой красивый, наш город, никогда не видел его сверху. Полный жизни, полный судеб людей — красивейший из муравейников! Но он был в дымке, такой плотной серо-черной завесе. Это, как дым сотни костров, в котором горит человеческая плоть! Она была плотная, эта завесь. Это была Вуаль — черная вуаль, которая не пропускала солнечный свет. И люди, слышишь, Влад, люди ходили под ней, они чувствовали ее, но не могли увидеть. И с их лиц сходили улыбки, а дети начинали плакать. Они глотали этот дым, понимаешь, глотали, и он исчезал у них внутри, он каким-то образом… усваивался! Слышишь, Влад, это — как невидимый яд!

Сергеев молчал. Откровения «просвященного» Дивера походили на полный бред, но… все бы хорошо, если бы Владислав так ясно не помнил то ощущение навалившейся тоски и черно-белого мира, которые они испытал тогда на площади. Да нынешние предчувствия.

— А еще я видел, — голосом безумного пророка продолжил Севрюк, — как эта дымка сгущается, становится фигурами. Не всегда человеческими, и фигуры эти бродили по улицам, а потом, находя определенных людей, набрасывались на них со спины и намертво вцеплялись в плоть. А эти несчастные — их жертвы, они не видели своих мучителей, только начинали чахнуть день ото дня, а иные, наоборот, преисполнялись злобы и ненависти к своим самым близким людям.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил Влад, — прости, Дивер, но это похоже на очередной вариант апокалипсиса.

— Просто, чтобы ты знал. — Сказал спокойно Дивер, — теперь ты будешь думать над этим и больше обращать внимания на мелочи. Внимание к мелочам — это главное.

— Я понял тебя.

— И знаешь, что еще, — помедлив, произнес Михаил Севрюк, — если вдруг ты почувствуешь, что становится хуже. Уезжай лучше из города. Бросай все и уезжай. А если захочешь остаться и разобраться в том, что тебя гнетет — мой телефон ты знаешь.

«Сплошные предупреждения. Люди оставляют мне свои телефоны. Они что, надеются на меня?» — подумал Влад. Уезжать он, конечно, не собирался, всего лишь из-за туманных предупреждений раненого в голову пророка.

А потом… потом Влад вдруг вспомнил, что помимо этой квартиры на улице Школьной у него есть еще крохотная однокомнатная квартирка в одном из спальных районов Москвы. И он каждый раз педантично вносил за нее плату. А в Ярославской области построен бревенчатый деревенский дом, где сейчас живут его, Влада, родители.

«Тебе есть, куда отступать, — подумал он, — так может быть…»

— Хорошо, если запахнет жареным, я уеду, — сказал Влад.

— Только не пропусти, — напутствовал Дивер, — и вот еще, Влад.

— Ну?

— Те крики, что мы слышали на Звоннической. Это ведь была та самая драка. Это были звуки почти недельной давности.

Огорошив, все-таки, напоследок Владислава, Дивер скоренько распрощался и положил трубку, оставив Сергеева в растерянности. Он не знал, что и думать, и рациональная часть его билась в смертном бою с частью другой — темной и мистической, и отзвуки этой эпической битвы отзывались в голове легкой мигренью.

Конца ей пока не предвиделось, и поэтому Влад приземлился на просиженный диван, кое-как прикрытый клетчатым пледом, и стал ждать.

В конечном итоге, ничего другого он сейчас делать просто не мог.

Ворон поступил просто. Он не стал ругаться и призывать на голову нерадивого своего слуги громы и молнии. Он просто лишил его своего покровительства. И это было ужасно! Рамена чувствовал себя таким забытым, таким беспомощным, таким маленьким! И эти ощущения терзали его мозг, как десять тысяч палачей не смогли бы терзать его плоть.

Охватившая его депрессия была глубока, как Марианская впадина и черна как недавно разлитый вар. Она казалась липкой — эта тоска. Брошенный вороном, он мог только сидеть в уголочке своей пустой квартиры, да пускать слезу за слезой.

Если все прочие чувства давно оставили его, уступив место лишь логической холодности, то всякое нарушение отношений со своим благодетелем — Вороном тьмы — легко исторгало из окаменевшего сердца Рамены бурю эмоций.