Энн Райс - Дар волка. Дилогия (ЛП)

— Папа…

— Нет, сынок. Не спорь со мною. Я отлично знаю себя. И знаю, что должен был прийти сюда. Должен был поселиться здесь. Мне было необходимо провести оставшиеся дни в каком-то таком месте, где мне действительно хотелось бы находиться, делать что-то такое, что было бы важно для меня — пусть даже нечто банальное. Гулять по лесам, читать свои книги, писать мои стихи, смотреть на этот океан, на этот бескрайний океан. Необходимо. Я не мог больше жить, постепенно, шаг за шагом, продвигаясь к могиле, жить, задыхаясь от сожалений, раскаяния, горечи и разочарования! — Он громко, сквозь зубы, втянул воздух, как будто ему вдруг сделалось больно. Его глаза были устремлены в какую-то невидимую точку на едва различимом горизонте.

— Понимаю тебя, папа, — негромко сказал Ройбен. — По-своему, пусть юношески, пусть наивно, я почувствовал то же самое в свой первый же приезд сюда. Не могу сказать, чтобы я воспринимал жизнь как безотрадный путь к гробовому входу. Я лишь знал, что никогда еще не жил, что я избегал жизни — как будто меня с детских лет научили принимать решения, препятствующие этой самой жизни, а не способствующие ей.

— О, это очень мило, — заметил Фил. Он перевел взгляд на Ройбена, и его улыбка вновь просветлела.

— Папа, скажи, ты понял то, о чем говорил Хокан? Уловил суть?

— Более или менее, — признался Фил. — Я воспринимал это скорее как сон. Я лежал на земле, земля была холодной, и все же мне было тепло под тем, чем меня укутали. И я слушал его. До меня дошло, что он, не жалея, метал стрелы в Феликса, и в тебя, и в Стюарта. Я слышал его слова. И в основном запомнил их. А потом, ночами, лежа здесь и слушая почти непрерывный шепот Лизы, я собрал их в цельную картину.

Ройбен вдруг почувствовал, что вся смелость, которой он было запасся, куда-то улетучилась.

— И как, по-твоему, в словах Хокана имелся какой-то смысл? Он был прав?

— А ты, Ройбен, как ты сам думаешь?

— Я не знаю, — сказал Ройбен и сразу же почувствовал, что эти слова совершенно не годятся. — Каждый раз, когда я обдумываю их, каждый раз, когда я вижу Феликса, или Маргона, или Сергея, все сильнее и сильнее осознаю, что должен решить — сам решить, своей головой! — как относиться ко всему тому, что говорил Хокан.

— Понимаю. И одобряю твой подход.

Ройбен полез во внутренний карман, вынул сложенный вчетверо листок бумаги и протянул его Филу.

— Здесь записано все, что он говорил нам, — объяснил он. — Каждое слово. В точности так, как я это запомнил.

— Студентом ты, сынок, всегда учился отлично. — Фил развернул бумагу, медленно, вдумчиво прочел каждое слово, бережно свернул листок и выжидательно посмотрел на Ройбена.

— Феликс совершенно убит, — сказал Ройбен. — Угнетен до крайности.

— Это понятно, — заметил Феликс. Он намеревался сказать что-то еще, но не успел.

— А вот Маргона, да и всех остальных, это, похоже, не слишком задело, — продолжил Ройбен. — И Сергей, и Стюарт, кажется, забыли обо всех этих обвинениях, выкинули их из головы, как будто ничего и не было. И ни Элтрама, ни Лесных джентри они, определенно, ничуть не боятся. И ведут себя с ними так же непринужденно, как и прежде.

— А Лаура?

— Лаура задает совершенно естественные вопросы: Кто такой Хокан? Хокан, что, пророк или оракул? Или Хокан такое же существо, как и мы, и так же подвержен ошибкам?

— Получается, что по-настоящему это задело только тебя и Феликса?

— Не знаю, папа, не знаю. Я просто не могу выкинуть его слова из памяти! И никогда, сколько я себя помню, мне не удавалось быстро справляться со всякими возражениями и обвинениями против того, как я живу. Всю жизнь я лез из кожи, чтобы отыскать собственную истину, но каждый раз чьи-то слова сбивали меня не то что с толку, а даже с ног. Как будто все орали на меня, оскорбляли меня, грозили кулаками, и я очень часто напрочь забывал, что именно думал о чем-то.

— Не стоит недооценивать себя, сынок, — сказал Фил. — Мне кажется, ты очень даже знаешь, что думаешь.

— Ну, кое-что я действительно знаю. Я люблю этот дом, эти места, эту часть одного из крупнейших в мире лесов. Хочу привезти сюда моего сына. Хочу жить здесь рядом с тобой. Я люблю их всех — мою новую семью. Люблю так, что даже и передать словами не могу. Лауру, Феликса, Маргон, Стюарт, Тибо, Сергея — всех. Люблю Лизу, кем бы и чем бы она ни была. Люблю Лесных джентри.

— Понимаю тебя, сынок, — сказал, улыбнувшись, Фил. — И мне тоже Лиза очень симпатична. — Он негромко, чуть заговорщицки, хохотнул. — Кем бы и чем бы она ни была.

— Кое о чем я вообще думать не хочу — о том, чтобы покинуть Нидек-Пойнт, о том, чтобы разорвать все связи с мамой, о том, чтобы навсегда отказаться от сына и полностью перепоручить его маме, о том, чтобы не встречаться больше с Джимом. У меня просто сердце разрывается.

Фил молча кивнул

— Здесь я ощущаю себя сильнее и крупнее, чем где бы то ни было и когда бы то ни было, — продолжал Ройбен. — В тот день, когда в деревне устроили ярмарку, я ощущал разлитую вокруг творческую энергию. Я чувствовал дух творчества — оказалось, что он очень заразен. Никакие другие слова просто на ум не приходят. Я чувствовал, что все то, что Феликс сделал, все то, что он пробудил к жизни, — это хорошо. Папа, это было настоящее волшебство. Он снова и снова творил из ничего вполне реальное добро. Унылая зима, умирающий городишко, огромный пустой дом, день, который мог бы в точности повторять тысячи таких же дней… Он преобразил все это. И, клянусь, это было хорошо. И тут появляется Хокан со своими обвинениями, и Хокан читает тот же самый текст шиворот-навыворот и делает из него совсем другую историю.

— Да, Ройбен, именно это Хокан и сделал, — сказал Фил.

— Хокан назвал этот великолепный дом западней, мерзостью.

— Да, сынок, я слышал.

— Но, папа, в чем же грех Феликса? В том, что он хочет жить в содружестве со всеми прочими разумными существами — с духами, призраками, морфенкиндерами, Нестареющими, такими, как Лиза, с обычными людьми? Неужели это и впрямь зло? Неужели это и есть первородный грех, который и сгубил Марчент?

— А что ты, Ройбен, сам думаешь обо всем этом? Это так?

— Папа, я не имею ни малейшего представления о том, что такое бессмертие. И уже откровенно признавался в этом. Просто не знаю. Зато хорошо знаю, что здесь я стремлюсь к чистоте чувств, к ясности понимания. Кем бы я ни был, у меня есть душа. Я всегда это знал. И не могу поверить, что Марчент, душа которой находится где-то здесь, страдает из-за страшной тайны нашего существования, нашей сущности, из-за того, что Феликс якобы согрешил тем, что любил ее и ее родителей, но хранил от них наш секрет. Феликс ни за что не покинул бы Марчент, если бы эти злодеи не посадили его в заточение.

— Знаю, сынок. Вся эта история мне известна. Когда я лежал там, на поляне возле костра, Хокан снабдил меня всеми недостававшими деталями мозаики.