Кирстен Уайт - Хаос звезд

Любовь — не волшебство. Как и моя семья, как моё место во вселенной — это что-то, что я не могу сохранять, то, что не может длиться вечно.

Уж лучше я потеряю Рио до того, как когда-либо обрету.

Я стою напротив фрески, глядя на изображение матери, склонившейся над мёртвым телом отца, со всей любовью собирающей его по кускам, чтобы снова оживить.

— Айседора, — говорит она из-за спины, но я не поворачиваюсь. И не буду. Она так и продолжает попытки говорить со мной, объясняться, но я ей не позволяю. Я не хочу слышать, как она притворяется, будто любит меня, будто я что-то большее, чем умное решение проблемы пополнения рядов почитателей.

— Айседора, — повторяет она и на этот раз её голос твёрдый и резкий, отчего за моим правым глазом начинает формироваться головная боль. Я по-прежнему стою к ней спиной, поэтому она обходит меня, вставая между мной и той фреской.

— Пожалуйста, — говорит она, и я не могу узнать тон её голоса. Я слышу, как она говорит нежно и приятно, но сейчас в её голосе слышится… отчаяние. — Пожалуйста, поговори со мной.

Позволь мне помочь тебе.

Я делаю шаг назад, сужаю глаза, складываю руки на груди.

— Я не могу сделать так, чтобы ты замолчала, но мне никогда не придётся снова слушать тебя.

В её глазах загорается ярость, но он быстро гаснет от какой-то внутренней грусти, от чего-то, что на долю секунду заставляет меня захотеть шагнуть к ней и заключить в объятия.

Утешать её.

Нет. С чего это мне нужно утешать её? Я делаю ещё один шаг назад.

Именно тогда я замечаю, что фреска за ней становится чёрной. История моих родителей, триумф моей матери — всё исчезает, темнота поглощает их. Фигура, темнее, чем чернота, появляется позади Исиды, протягивает руки и обнимает ими её так, как я не решаюсь.

Оно тащит её с собой в темноту, а я смотрю.

Я просто смотрю, боясь шевелиться.

Я ничего не делаю.

Амон-Ра, возглавлявший суд Богов, никак не мог сделать выбор между Сетом и Гором. На протяжении восьмидесяти лет они яростно сражались с переменным успехом. Боги вставали на сторону то одного, то другого, но ни Сет, ни Гор не стали чистыми победителями схватки за трон. Исида, известная своей материнской ревностью, была отстранена от участия в суде. Тогда она изменила свой облик, превратившись в старую вдову, и попросила приюта в доме Сета. Сетуя на судьбу, она рассказала ему о том, насколько несправедливо обращаются с её сыном по вине узурпатора, пытавшегося украсть отцовское наследство. Разъярённый Сет заявил, что нельзя допускать такое поведение. Он сделал это перед судом Богов, невольно уличив себя. Очевидно, он так и не извлёк урока, который я уясняю со дня, когда начинаю ходить — моя мама побеждает в любом споре.

— Разве он не красавчик?

— Мне нет никакого дела до этого.

Тайлер самодовольно улыбается.

— Так, значит, ты согласна , что он красавчик, и просто избегаешь мыслей об этом.

— У меня в руках гвоздострел. Всё ещё хочешь продолжать этот разговор?

Она поднимает руки, словно сдаваясь.

— Вернёмся к нему, когда ты будешь безоружна.

Со свирепым взглядом я возвращаюсь к прибиванию к стене рам, крепившихся к фанере.

Самые важные части конструкции — те, которые люди никогда не увидят. И так как мы, наконец , получаем одобрение, я провожу последние две ночи без сна, рассчитывая и перерассчитывая, делая эскизы и рисунки.

Плюс, раз я не сплю, то и не вижу снов. А без сновидений я и не переживаю. Я позволяю этой выставке поглощать меня с головой и вытеснять лишние мысли.

Включая чернильную черноту, каждую ночь, проглатывающую моё трагическое прошлое во сне.

Включая покрытые сахаром языки, и смех, и синие глаза, и Рио.

Особенно Рио.

Он знает . Он знает, как я отношусь к нему, что я всего лишь хочу дружбы. И что самое плохое — я действительно хочу дружбы. Больше, чем я могу представлять, пока он её не портит, и теперь мы не можем оставаться друзьями. И я скучаю по нему. Но он всё разрушает. Он знает, и всё равно разрушает.

— Ого, Айседора, эта доска объявляется прибитой. — Мишель оглядывает мою работу с приподнятыми бровями. Ладно. Может, кому-то другому следует сегодня браться за гвоздострел. Но это доставляет мне такое наслаждение.

— Я всё утро пишу тебе, — говорит она. Хоть всё это время она и не отходит от лестницы подо мной.

— Мой телефон сел. — Нет телефона, нет невыносимо бодрых сообщений от Рио, искавшего встречи со мной, чтобы всё объяснять. Телефоны дают людям возможность как лениться, так и беситься. Ну, правда, это ужасное изобретение. Нам стоит возвращаться к гонцам. Или дымовым сигналам. Гораздо легче станет игнорировать.

— Много ли ещё остаётся? — Она осматривает зал с обеспокоенным взглядом. И это справедливо. Я начинаю жалеть о скоропалительном заявлении, что могу делать это. Я очень хочу проявить себя, доказать ей и себе, что могу. Это самый крупный проект, за который мне приходится браться, и он должен получаться. Мне нужно показать, что я могу заниматься не только подбором цветовой гаммы и мебели.

Но из-за задержки одобрения плана нам приходится начинать работать над конструкцией без чертежей, поэтому все мои старания до вчерашнего дня довольно бессмысленны. Как только Мишель выясняет для меня параметры зала, мне приходится возмещать их дополнительными креплениями, потому что нет достаточно шпилек в гипсокартоне, чтобы выдерживать вес фанерных листов и навесных потолков.

Единственный человек, кого радует эта ситуация — Тайлер, со своими бесконечными шутками, типа «если бы только у нас было больше шпилек». Я кладу гвоздострел и, не будучи даже уверенной в том, что делаю, приобнимаю её одной рукой.

— Я рада, что ты здесь, — говорю я. Она сохраняет меня в здравом уме.

— Ещё бы, — отвечает она, обнимая меня в ответ. — Я просто хочу…

— Если скажешь «чтобы у меня было больше шпилек», я пинками вышвырну тебя отсюда.

Она смеется, и я возвращаюсь к своему гвоздострелу. Открытие состоится через неделю.

Газеты уже осведомлены, полноцветные глянцевые листовки уже разосланы. Это означает, что у меня максимум два дня на завершение обрамления, хоть и работы на неделю, и потом четыре дня на сверление звёздной карты, которую я уже намечаю на гипсокартоне, покраску, прокладку проводов, установку и оформление.

И у меня остаётся только один день, день до вечера открытия выставки, чтобы всё вычищать и расставлять сами экспонаты.

Это нереально.

Либо я делаю это, либо умираю, пока делаю это.

Я не осознаю, что последнюю фразу произношу вслух, пока не замечаю перепуганное лицо Мишель.