Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

– Вам что, пенсию не принесли? – спросила Милка.

– Принесли. Я за квартиру заплатила…

– Перебилась бы квартира, так ее, перетак! – Милка в ярости блещет таким красноречием, что хоть уши затыкай. Но у Марии Николаевны на это движение уже не было сил.

– Как же можно за квартиру не платить? – искренне удивилась она. – Девочки, миленькие, родненькие, позаботьтесь о Тарошке, чтобы в хорошие руки, девочки, доченьки…

– Что же вы не позвонили? – домогалась я, выкидывая из своей сумки на стол сосиски, колбасу, бананы.

– Скорая?! – рявкнула в трубку Милка. – Здесь человек умирает! От голода! Старая женщина! Улица Свободы пятьдесят шесть – девятнадцать!

Ей ответили что-то официальное.

– Хорошо! – воскликнула Милка. – Я сейчас же вызову сюда полицию и журналистов. Как ваша фамилия?

Очевидно, фамилию назвать отказались.

Милка раскрыла рот – и нетрудно было догадаться, что из этого рта вылетит. Я выхватила у нее трубку.

– Если через десять минут не приедет машина, через пятнадцать минут здесь будет весь Дом печати, – как можно спокойнее сказала я. – И телевидение. А узнать вашу фамилию не проблема.

И сразу же положила трубку.

Действительно – скорая помощь прибыла через десять минут. Молодая докторша еще и накричала на нас с Милкой – где мы были раньше?!. Она выпалила какие-то многосложные медицинские названия с таким видом, будто не знать их – преступление. Санитары тем временем уложили Марию Николаевну на носилки и понесли из комнаты. Таро словно приклеился к хозяйской руке.

– Тарошку возьмите… – просила библиотекарша, уплывая. – Тарошку…

Я оттащила пса за поводок.

– Положение тяжелое, – сказала докторша. – Где же вы все были раньше? Сперва не покупают старикам лекарств, а потом вызывают скорую!

– На какие шиши? – спросила яростная Милка. – Вы хоть знаете, почем теперь эти проклятые лекарства?

Уж Милка-то знала…

– Хочу вас предупредить, – докторша вздохнула. – Надежды очень мало. Организм старый, изношенный… недоедание, авитаминоз… В общем…

– Ясно, – неожиданно лаконично отвечала Милка.

Таро, словно все поняв, отчаянно залаял.

Докторша, не прощаясь, вышла.

– Пакет муки… – сказала я. – Последний пакет муки…

Что-то в этом было такое… такое…

– Наследство! – воскликнула реалистка Милка. – Последний пакет муки и барбос!

– Последний пакет муки и барбос… – повторила я, и прозвучали эти слова на редкость тупо.

– Ты долго собираешься тут сидеть? – спросила она. – Где ключ? Надо все запереть. Как ты думаешь, у нее в России есть родственники?

Тут оставалось лишь пожать плечами. Возможно, что-то знали в библиотеке, откуда Марию Николаевну уволили за то, что она в шестьдесят восемь лет не смогла освоить государственный язык.

Последний пакет муки и барбос…

– Пошли, Тарошка, – сказала я псу. – Где твой поводок? Пошли, будешь теперь жить у меня.

Он посмотрел мне в глаза – и я снова почувствовала, что пес все понял. Он покорно протянул шею, чтобы я могла пристегнуть поводок, и пошел со мной, даже не обернувшись на комнату, где прожил всю свою собачью жизнь.

– Тебе только собаки сейчас недоставало, – заметила Милка.

– Что-нибудь придумаю, – как всегда, беззаботно ответила я. Но думалось вовсе не о том, что она имела в виду. Мне думалось о той ночи, когда синеглазый друид кричал про старую и новую магию, про болезненное и причудливое рождение магии!.. Если бы он успел выкрикнуть побольше!..

Чувствуя, что делаю очень важную, хотя с виду и нелепую вещь, я вышла вместе с Таро на кухню и открыла кладовку. Мария Николаевна ошиблась – кроме пакета муки был еще начатый пакет соли. И я положила их в старую хозяйственную сумку. Они были мне нужны… они уже стали мне совершенно необходимы… и знать бы – зачем?..

Выходить из подъезда на поводке этот рыжий тип отказался. И в самом деле – какое я имею право выводить его на прогулку? Для этого у него хозяйка есть?

Пришлось Милке нести мою сумку, а мне волочь за ошейник упирающегося пса. И что меня удерживало от непотребной ругани – я не знаю.

Иного выхода не было – Милка проводила меня до самого подъезда.

– Ну, пока, – сказала она. – Позвони завтра. Поговори с Эриком…

Теперь она искренне радовалась, когда Эрик часами рассказывал мне по телефону какие-то анекдоты из жизни своей лаборатории. Он знала – человеку, которого лишили будущего, необходимо что-то светлое в прошлом. И она не кричала с кухни, что он занимает телефон всякой хреномудией. Свобода и независимость пошли Милке на пользу…

Вообразив, как придется втягивать Таро вверх по незнакомой лестннице, я ужаснулась. Но забдерживать милку еще дольше не имела права.

Я отворила дверь в подъезд и сразу же затворила ее.

– Мил!

Она обернулась.

– Ну, что там?

– Пьяная сволочь какая-то. Засела на лестнице!

– Много их там?

– Один.

– Чтоб он сдох!

До чего же мы озверели, подумала я, до чего же мы озверели!..

На Таро надежды было мало. Коккер-спаниэли могут разве что погрызть хозяев, а вообще это псина не бойцовая.

Поди знай, кто и зачем меня там караулит…

Мы с Милкой вошли в подъезд вдвоем. Пьяная сволочь сидела на нижней ступеньке, сгорбившись носом в коленки. Я вдоль стеночки, держа Таро за ошейник, впритирку к своему бедру, обошла пьяную сволочь. Милка убедилась, что обошлось без приключений, и закрыла дверь с другой стороны.

А я поняла, что приключения этой ночи еще только начинаются. Потому что у парня на нижней ступеньке был очень знакомый затылок… и курточку эту, давно тесную в плечах, я тоже помнила… и блеснула в ухе серебряная загогулина…

– Славка! – возмущенно крикнула я. – А ну, встань! Нашел где дрыхнуть!

Он с большим трудом оторвал стриженую голову от коленок.

– Я пьян, – сообщил он, как будто этого я за версту не видела и не чуяла. – Я пьян. Ты пустишь меня переночевать?

– Нет, я оставлю тебя сидеть на лестнице! – сказала я, спускаясь и протягивая этому дураку руку. – Ты с какой такой радости?..

– Погоди… – сказал он. – Погоди, я все тебе расскажу… Только возьми меня к себе… А это кто? Собака?

– Нет, крокодил.

Увидев, как я, сопровождаемая незнакомым псом, вваливаюсь в дверь, обнятая здоровенным качком и обремененная большой сумкой, Ингус кинулся было мне на подмогу – он не понял, что означает это странное объятие.

– Иди, иди… на кухню, на комфорку!.. – велела я ему. – Чайник, скорее…

Ингус обвил хвостом сумку и поволок на кухню.

Славку я обрушила в кресло и тогда лишь стянула с него куртку. Рукав и подол оказались разодраны.

Большая кружка горячего кофе немного привела парня в чувство. Он пил, обжигаясь, но зачем-то ему была нужна эта боль. Потом он грохнул кружкой о столик.