Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

Мы шли от вывески к вывеске, и все ей было не так, все ее раздражало.

– … И пусть вымирают! – повторяла Милка. – И пусть идут ко дну! Национал-идиоты траханные! С меня – хватит!

Старая Рига очень похорошела. На каждом фасаде сияла вывеска – или банка, или невразумительной, зато заграничной структуры. Но Милка не видела всего этого великолепия. Она шла сквозь прекрасную готику, совершенно ее не замечая. Человек, доведенный до крайности, в упор не видит готики.

Поперек узкой улочки все еще торчала баррикада из бетонных блоков. На ней сидели двое, спиной к спине. Один был длинный, тонконогий, со светлыми волосами по плечо, схваченными резинкой в модный хвостик. Его опущенную голову охватывала тканая полоска – черные знаки Ужа по желтому полю. Рядом лежало старое кокле. Другой был невысокий крепыш, тоже очень хмурый и озабоченный. И он, запрокинув голову, приоткрыв рот, смотрел ввысь…

Парни поочередно вздыхали.

– Сидят! – громко сказала Милка. – Сидят! Да чтоб они с голоду померли на этой баррикаде!

– Сегодня не помрут, – заметила я. У парней был начатый пакет кефира и сверток из промасленной бумаги.

Увидев нас, долговязый протянул руку и извлек из недр баррикады плакат на палке.

«Русские, ваша историческая родина ждет вас!» – гласил этот убогий плакат.

– А пошел ты в задницу! – с чувством произнесла Милка. И обвела взглядом все романтическое великолепие изуродованного баррикадой перекрестка – фасады неподдельного семнадцатого века, знаменитую брусчатку, немногим выше – шпиль церкви Екаба.

Таким яростным образом она прощалась. В ее сумочке уже лежали билеты на самолет.

Тут непонятно где зазвонил мобильник.

Долговязый парень зыркнул глазами туда-сюда и, сунув голову с рукой в щель между блоками, снял трубку и дал быстрые указания:

– Ну да, да, да, отгружай! В банк зайти не забудь! И сразу отправляй свободные фургоны… Какая «Рама»? «А-ро-ма»!.. И не звони мне сюда больше… Вечером в офисе…

Он вынырнул, опять зыркнул глазами, посмотрел не на меня, а на мои черные волосы, и выставил плакат так, чтобы я мимо него не проскочила.

– Привет из Гамбурга! – сказала я этому национальному бизнесмену, хотя не знала точно, из Гамбурга, Бремена или даже Кельна, а то и из Швейцарии гонит его фирмочка дешевый маргарин.

Парень ошалел.

– Так мы зайдем в кафешку? – спросила я Милку.

– Знаешь, уже не получится, Эрик один дома.

Милка уставилась на меня беспокойными глазами.

– Думаешь, ему там будет хуже? – задала она вопрос, который и ее немало беспокоил. – Думаешь, климат, жара? Так там же шестнадцать климатических поясов! Будем жить в горах, там прохладно, говорят…

– Хуже не будет.

– Если я его не увезу, он тут в петлю полезет! – убежденно заявила она. – Он же – как дитя малое! Семнадцать изобретений… Он же только изобретать может, только работать по двадцать пять часов в сутки! А кому это здесь надо?

Я пожала плечами. Глупый, однако, вопросец…

– Ничего, будет в Израиле одним латышом больше. Там для его мозгов применение найдется… – злорадно буркнула Милка.

– А не найдется, так Америка под боком, – печально пошутила я.

– Насчет денег не беспокойся!

– Я и не беспокоюсь.

– С первым же гонцом!

– Да ну тебя…

Эрик – хороший, порядочный, честный мужик, только вот свободы он не выдержал. Смотрел, смотрел по телевизору какую-то ахинею и стал медленно заваливаться набок. Если смотреть телевизор шестнадцать часов в сутки, то от него одного инфаркт схватишь. А занимался этим Эрик в таком количестве потому, что два года болтался без работы. Все деньги, сколько Милка смогла собрать, ушли на операцию и больницу.

Я посмотрела на осунувшееся некрасивое лицо. Она была действительно некрасива – как я этого раньше не замечала? И постарела, и взгляд стал затравленный. Но сейчас она была куда ближе, чем четыре года назад – элегантная президентша крошечной фирмы в бриллиантовых сережках, спешащая между презентацией и банкетом еще провести час в номере-люкс с шальным президентом такой же лихой фирмочки.

Бриллиантовых сережек, о которых она всю жизнь мечтала, уже не было…

Имелась еще одна проблема, о которой Милка мне не говорила, но я и так знала. На ее фирме висел немалый кредит. Если бы не болезнь Эрика, не этот стремительный отъезд в Израиль, она рассчиталась бы вовремя. Милка очень уважала деньги, вела им точный счет и страшно обижалась моему пренебрежению к всякой бухгалтерии. Если она махнула рукой на деловые обязательства – то что это значило?

Возможно, то, что она все-таки любила своего покорного, тихого, растерянного, никому больше не нужного Эрика.

– Пошли отсюда, – сказала я.

Нечего ей было смотреть на этот прекрасный город, попавший в лапы к дуракам. По этим улочкам она бродила с одноклассниками, в этих кафе сидела с женихом. Нечего!

И мы пошли прочь. И мы шли по торговым улицам рижского центра, рассуждая о контейнерах, долларах, израильском климате и прочих серьезных вещах. Кажется, мы даже дошли до борьбы с арабскими террористами, когда ко мне с лаем бросилась бледно-рыжая собака … коккер-спаниэль… и белесый, как бы выгоревший, мысик на лбу… Таро?..

Пес, как всегда, с разбегу уперся передними лапами мне в бедро и лаял, лаял…

– Таро? Ты? – спросила я его. – А хозяйка где?

Милка тоже брала у Марии Николаевны всякую нетленку – когда еще здесь книги были в моде. И Таро она знала. Хотя он, подлец, ее в упор не видел – чувствовал ее искреннюю нелюбовь к четвероногим.

Мы завертелись на месте – библиотекарши не было.

– Ты удрал, что ли?

Пес заскулил-запричитал.

Что-то случилось.

– Где баба Маша? Таро, где баба Маша? А ну-ка, веди! – велела я.

– В магазине, наверно, – решила Милка. – Дай-ка я загляну.

– Да нет, – нагнувшись и удерживая пса за ошейник, возразила я. – Гляди, барбос-то без поводка. Что-то тут не так… Таро, где баба Маша?

– Домой, Таро! – вдруг догадалась Милка. – Домой!

И он привел нас на пятый этаж старого дома, и оказалось, что дверь квартиры была не закрыта…

Мария Николаевна лежала в жалкой комнатке – ей, судя по всему, было очень плохо. Таро прыгнул на постель – и худая, серая, морщинистая рука выбралась из-под клетчатого пледа, легла на густую палевую шерсть.

Мы загалдели, полезли в холодильник – нужно вызвать врача, нужно накормить больную!

– Нечем, – очень тихо сказала она и заплакала. – У меня только пакет муки остался… Я Тарошку выпустила, чтобы добрые люди подобрали… Что же – ему вместе со мной помирать?.. Еле до двери дотащилась…

В холодильнике было тепло и пусто.

В кухонном шкафчике действительно стояли только жалкие остатки геркулеса и этот самый пакет.