Анна Клименко - Век золотых роз

Но что представлял собой весь рисунок, метхе Шезра так и не узнал, потому как элеан был в безрукавке. Синху захотелось спросить об этом, но он вовремя прикусил язык. Сперва дело. Все остальное после.

Тем временем Тарнэ извлек на свет еще один предмет, и синх поежился при виде ритуального ножа. Слишком много раз приходилось ему держать в руках Оружие для богов, и слишком часто принимал он последний вздох жертвы…

Элеан хмуро посмотрел на синха, но ничего не сказал. Сделал продольный надрез на руке, вскрыв вену; темная, почти черная кровь вялой струйкой потекла в чашу.

– Прими мою жертву, Сумеречный Отец, и яви свою милость, – прошептал Тарнэ.

Чаша наполнилась до краев.

Элеан закрыл глаза, губы его беззвучно шевелились.

– Ты тоже должен воззвать к Санаулу, – с трудом расслышал синх, – он услышит твой голос, но ответит ли?

Шезра на миг прикрыл глаза. Санаул, Санаул… Сумеречный Отец всех элеанов. Тот, чье чело от начала времен венчает Темный алмаз, и в каждой грани драгоценности – провидение.

Он попытался представить себе бога – огромного, белокожего, с распахнутыми кожистыми крыльями… Ну и конечно же не забыть камень, вросший в широкий лоб, игру света в мириадах граней, бесконечную глубину вечерних сумерек, разделивших день и ночь…

– Молись! – приказал беззвучно элеан. – Молись ему. Проси о милости.

В следующий миг он сделал еще один надрез, уже на другой руке. И снова кровь частыми каплями потекла в чашу, которая… Которая отчего-то была совершенно пуста.

– Смиренно прошу тебя ответить, – одними губами сказал Шезра, стараясь не утратить видение Бога, – я, Отступник, прошу снизойти и явить нам…

– Еще, – потребовал элеан. На лбу его выступили крупные капли пота, руки тряслись, и ритуальный нож плясал в беспокойных пальцах.

Шезре показалось, что из чаши поднимается тонкая струйка дыма. А кровь – она словно впитывалась в костяные стенки ритуального сосуда.

«Я пожертвую тебе так много, как ты захочешь, – подумал синх, – я знаю, что чужие боги не дают ничего просто так. Я отдам тебе… Душу избранника Шейниры и разрушу храм Претемной Матери».

– Добро, – прохрипел элеан, – хорошо… Теперь смотри…

Аметистовые глаза закатились, дыхание пресеклось – и Тарнэ простерся на полу, содрогаясь в конвульсиях. Но перед тем, как потерять сознание, он все-таки успел схватить Шезру за руку, и синх увидел…

Молодого соплеменника в драной альсунее. Он пробирался по заснеженному северному лесу, собирая хворост, и Шезра откуда-то знал, где именно находится этот молоденький синх. Всего лишь на миг лицо Избранного Шейнирой оказалось совсем близко, каждая полоска, каждая чешуйка впечатались в память.

«Элхадж. Меня зовут Элхадж».

И заснеженный лес начал кружиться, все быстрее и быстрее, смазывая нового Избранного в темное, бесформенное пятно.

…Шезра открыл глаза. Над ним нависал обеспокоенный Мен-Рой.

– Проклятие Шейниры, метхе! Что это вы тут устроили?

– Тарнэ? – Синх буквально подскочил. – Что с ним?

– Мы его унесли. Совсем ему худо, – ийлур мрачно сплюнул на пол, – ох, до чего же я не люблю все эти ритуалы!

– Но ведь он… не откажется? – Синх, кряхтя, стал подниматься. Звезда погасла, только кое-где еще теплились огоньки.

– Он тут все бормотал, что уже полдела сделано, – Мен-Рой покосился на оставленную чашку и кристалл, – что это, а, Шезра?

– Это принадлежит Тарнэ.

Синх осторожно поднял вещицы; на ощупь они оказались горячими.

– Надо их ему отдать, – сказал Шезра, – и еще… спасибо тебе, Мен-Рой.

– Потом благодарить будешь.

Ийлур осматривался, почему-то нюхая воздух.

– И какой это пакостью тут воняет, а? Кошек вы тут часом не жгли?

Шезра только пожал плечами. Ему-то откуда знать? Собственно, упомянутых кошек и взять-то было неоткуда; Мен-Рой, похоже, приплел их по старой памяти – маленькие одомашненные, хищники жили в ийлурских селениях на севере.

Что до общего положения дел, Тарнэ на деле казался парнем надежным, а главное – весьма одаренным. И это зажгло искру надежды в душе старого синха. Может быть, и на этот раз план Шейниры потерпит крах?

– Храм потерял силу, Храм опустел… – прошепелявил старый синх. Зубы свои он утратил полвека назад, говорил весьма неразборчиво, но молодняк привык, а потому никто не переспрашивал.

За глиняными стенами гнезда подвывала буря, бросая в оконце пригоршни тяжелого колючего снега; метался огонь в очаге, то припадая к поленьям, то подскакивая к закопченному дну котелка. Последний попыхивал жидкой кашей, где жир гостил исключительно по праздникам. Например, в день Создания первого синха, который приходился на первое новолуние после летнего солнцестояния…

– Храм утратил силу и опустел, – повторил старик, почесывая чешую на затылке, – когда Храм Шейниры будет разрушен, не останется и синхов. Всех перебьют, а те, кому удастся спрятаться, вымрут от голода и болезней.

Элхадж поежился под тощим одеялом. Пророчества старика изрядно надоели за последние десять лет, но приходилось терпеть. Да и выгонишь ли его, последнего из тех, кто бился с ийлурами в час Плакучей Ивы? Последнего, кто еще помнил былое величие синхов и умел возносить молитвы Шейнире?

– Наш народ отжил свое, – просипел старик и тут же задремал, уронив голову на грудь.

В окно плеснуло белой снежной волной, и огонь в очаге испуганно прижался к красным уголькам.

Элхадж тоже закрыл глаза, но заснуть не удавалось. Рядом сопел и ворочался маленький синх, недавно вылупившийся из яйца; он смешно дергал во сне ногами, пиная при этом сидящего рядом Элхаджа. С другой стороны шушукались две юные синхи, время от времени хихикая в кулак и стреляя глазками в сторону собравшихся мужчин. К слову, глаза у них были просто замечательными – ярко-желтыми, светящимися в полумраке. Да и рисунок на чешуе тоже казался привлекательным, кокетливыми полосками забирался на щеки, ложился плавными линиями у внешних уголков рта.

«Хорошие синхи, – мрачно подумал Элхадж, – жаль только, что не жить хорошо их детям… С каждым годом все труднее и труднее, и когда-нибудь нас просто поймают и убьют. Или же будут возить по ярмаркам и показывать за деньги толпе».

Он тоскливо поглядел на дремлющего старика. Затем на маленькое, забитое колючим снегом окошко. И снова на старика.

«Храм потерял силу, – Элхадж хмуро пожал плечами, – и что с того? Можно подумать, будто мы зависим от Храма! Старый просто выжил из ума, не иначе».

Но все-таки выбрался из-под одеяла и, ежась на сквозняке, подобрался к старцу.

– Метхе Саон… Почему ты говоришь, что Храм Шейниры утратил былую силу и оттого мы живем все хуже и хуже?