Жан-Клод Мурлева - Зимняя битва

Им и раньше не по душе было уходить куда-то за горы… Их родители в свое время бежали, да, но перед этим они ведь боролись. Они, пока могли, шли против Фаланги. Наверняка найдутся люди, которые и теперь пошли бы. Как та женщина в телеге, которая говорила: «Как жалко!…» Надо только найти их и объединить! Сила, конечно, на стороне варваров, но не может быть, чтоб люди не сберегли где-то глубоко в душе какие-то драгоценные воспоминания. Где-то еще тлеют угольки, которые можно раздуть, прежде чем тьма окончательно накроет мир. Об этом и говорили всю ночь напролет Барт с Миленой и безотчетно чувствовали пламенную уверенность в том, что есть некая связь между этими тлеющими угольками и голосом Евы-Марии Бах. Варвары заставили этот голос умолкнуть – Барт знал, как, – но теперь голос жил в груди Милены, и, возможно, настал его час!

Была и другая причина: девушка только-только начала нащупывать какую-то нить, ведущую к ее матери, и не могла так сразу выпустить ее. Каждый шаг к северу был для нее насилием над собой, над желанием побольше узнать о женщине, на которую она была так похожа.

И еще, – говорили они в ту ночь, – как можно бежать и оставить Катарину и Василя в заточении? Они достойны большего, чем быть принесенными в жертву ради чьего-то бегства!

Немалую роль в планах Бартоломео играли и секретные сведения, полученные от Василя. Грозный Ван Влик, в конечном счете, всего лишь человек, а одного его слова достаточно, чтоб отворить двери всех интернатов… Значит, надо найти этого человека и принудить его сказать это слово. Как принудить, он не имел пока ни малейшего представления. Но, по крайней мере, они попытаются. Они будут бороться. С этим-то безумным намерением они и приняли решение: отказаться от бегства и спуститься по реке до самого юга, в столицу. Ни он, ни она никогда там не бывали.

Изрядно поплутав, они вышли-таки к реке, а там угнали лодку, стоявшую на приколе, и поплыли по течению, останавливаясь только, чтоб поспать и немного размять ноги. Река словно опекала их – оберегала, ласкала своим тихим журчанием и плавным течением. Она баюкала их в своих объятиях.

– Спой… – говорил иногда Бартоломео, и Милена пела ему, забавно морща переносицу.

На третью ночь плаванья впереди показался мост. Небо было ясное, все в звездах. Бартоломео узнал четырех каменных всадников.

– Милена, проснись! Это наш городок. Хочешь посмотреть на интернат?

Девушка, спавшая на корме, высунула нос из-под одеяла и села:

– И правда. Как чудно проплывать под мостом! Сколько раз мы по нему ходили! Смотри-ка, там на мосту какие-то люди… И вроде в интернатских накидках. Как они тут оказались среди ночи?

В самом деле, какие-то два человека шли по мосту в сторону холма. Один из них нес на плечах что-то тяжелое, должно быть, мешок. Другой, поменьше ростом (может быть, это была девушка), поспешал следом. Но лодку относило течением, и больше ничего разглядеть они не успели.

ПАСТОР вылез из автобуса злой и измученный. Из пяти его человекопсов троих всю дорогу выворачивало наизнанку, и пришлось ехать с открытыми окнами, чтоб не задохнуться. Пассажирам тоже пришлось несладко: соседство таких жутких попутчиков само по себе действовало на нервы, а вдобавок они мерзли всю ночь напролет и не могли уснуть, и от мерзкого кислого запаха перехватывало горло. Другие два человекопса, Хеопс и Тети, чувствовали себя ненамного лучше, чем их товарищи. Они были совсем зеленые, непрерывно рыгали и не имели сил даже вытереть слюни, сосульками свисавшие с губ. Один Рамзес не расклеился. Он спокойно сел рядом с Миллсом, и оба уснули, привалившись друг к другу, как влюбленная парочка.

– Говорил я тебе, – проворчал Пастор, пнув ногой колесо, – эти твари не выносят транспорта. Тьфу ты, Аменхотеп наблевал мне на куртку, теперь от меня вонять будет.

– Не больше, чем всегда, не расстраивайся, – съязвил Миллс.

Пастор спросил шофера, почему он на прошлой неделе не сообщил куда следует о беглой парочке, на что тот ответил, что одна из утешительниц посоветовала ему «оставить ребят в покое», и поскольку лишних неприятностей ему не надо… Псарь, потрогав здоровенную шишку на голове, подумал, что шофера можно понять. Они с Миллсом зашли в кафе, где хозяин приветствовал их сонным «здрасьте». Толстяк подтвердил, что действительно видел такую парочку. Да, они здесь были, даже сидели вон за тем столом. Куда они пошли потом? Откуда ж ему знать? Пастор заказал большую кастрюлю кофе «для собак».

– Для собак? – удивился хозяин. – С каких это пор собаки пьют кофе?

– Мои пьют, – сказал Пастор, мотнув головой в сторону сутулых фигур, маячивших за стеклянной дверью.

– А-а… да, да… понимаю, – пролепетал хозяин, бледнея на глазах. – Вы… они не войдут?

– Нет, если вы нас по-быстрому обслужите.

– Сейчас… минутку, – пискнул хозяин и поспешил на кухню, тряся подбородками.

Не прошло и десяти минут, как охотники и их свора уже шли в гору по большой дороге. Микеринос, нюхавший вместе с Хефреном и Рамзесом шарфик Милены, уверенно шел впереди, держа нос по ветру. Хеопс, Аменхотеп и Тети, которым Миллс еще раз дал понюхать сапог Бартоломео, держались того же курса.

– Отлично, – сказал шеф полиции. – Они шли пешком. Возьмем правее, срежем путь.

Хоть беглецам и удалось выиграть время, он ни секунды не сомневался, что настигнет их прежде, чем они перевалят через горы. Опыт многих и многих погонь был тому порукой. Жертвы сбивались с дороги, плутали в тумане, калечились, выбивались из сил. Рано или поздно он всегда настигал их, и тогда… Официальный приказ был, конечно, взять живыми, но Миллс никогда не мог устоять перед искушением распорядиться иначе. Они с Пастором так хорошо знали друг друга, что в такие моменты им и слов не требовалось. Достаточно было Миллсу кивнуть, чтобы толстый псарь все понял и шепотом отдал команду – односложную, но необратимую и смертоносную: «взять…» Зрелище расправы было Пастору отвратительно, он отворачивался и закрывал лицо полой куртки. А когда все было кончено, отзывал своих «собак» и награждал их похвалой и лакомством. К трупам не подходил, даже опознавать их предоставлял Миллсу. Миллс – тот смотрел не отрываясь, как зачарованный. А в рапорте достаточно было написать, что беглецы были вооружены и оказали сопротивление.

Они свернули с шоссе направо, на узкую дорогу, идущую прямо вверх по крутому склону. Не взошли еще и на сто метров, как Пастор уже обливался потом.

– Бомбардон, – пропыхтел он, – имей в виду, это моя последняя охота. Хрен ты еще меня затащишь в эти горы!

– Ты это каждый раз говоришь, и каждый раз идешь как миленький. Признайся уж, что любишь это дело.