Сесилия Дарт-Торнтон - Заклятие немоты

Из-под арки в дальней стене веяло тьмой, могильным зловонием — и выжиданием. Диармид сделал шаг внутрь. Имриен не отставала. Хриплый торжествующий клич расколол тишину, как скорлупку яйца, и желтое сияние залило глазницы непрошеных гостей. Немного попривыкнув, путники различили очертания коренастого гоблина с длинными, торчащими наружу клыками. Костлявые пальцы с кривыми когтями сжимали шипящий факел и древко пики. Налитые кровью глаза уставились на пришельцев с ледяной ненавистью. Ноги чудовища были закованы в башмаки из какого-то металла; нахлобученный на неестественно большую голову колпак выцвел, превратившись из алого в бледно-розовый. За спиной гоблина путники увидели почерневший очаг, колоду с воткнутым топором и каменный стол. На столе в клетке из ивовых прутьев сидел нахохленный петушок — черный, с медно-зеленым хвостом.

— Ага, эрт! — завопила тварь. — Только твоей рыжей кровцы мне и не хватало, морковная бородка! Скоро мой колпак станет как новенький.

На шее оскорбленного Диармида вздулись и задергались вены.

— Зачем вы вошли в мою крепость? — продолжал Красный Колпак, угрожающе размахивая древком.

Бессловесный эрт ощутил вдруг прилив вдохновения.

— Зачем она встала у нас на пути? — откликнулся он бесстрастным тоном, сжимая рукоять клинка.

— Эка невидаль — железо! — презрительно сплюнул гоблин. — Да я вас камнями забросаю!

— Ты и булку-то не добросишь, — не дрогнул Диармид.

— Чтоб тебе висеть вон на той вершине! — пожелала тварь.

— И спуститься по крепкой лестнице, — снова нашелся эрт.

— И чтоб той лестнице подломиться!

— И придавить тебя насмерть.

Последнее слово осталось за человеком. Гоблин заскрипел зубами, плюясь и топая от бессилия. Но вот словно болотный огонек осветил трясину его рассудка.

— Чтоб тебе оказаться в море!

— Да в доброй лодочке, — не моргнув, отозвался Диармид.

— И чтоб той лодке дать течь!

— Да с тобой и затонуть.

— Но я же тебя послал в море!

— Я отлично плаваю, — поправился эрт, начиная входить во вкус.

— Так пусть вода замерзнет!

— И крепкий кузнец расколет льдины.

— Пусть надсадится и помрет!

— А другой, посильней, его место займет.

Это был мастерский ход — не просто достойный ответ, а в рифму! У твари даже руки опустились. Багровое лицо гоблина стало пунцовым; он чуть не задохнулся от гнева. Глаза выпучились, как перезрелые сливы, и бешено завращались; враг обдумывал новую атаку. Неожиданно взгляд его упал на острое лезвие, торчащее из колоды.

— Топором расколю! — заревел он: жестокость исстари была последним прибежищем неостроумных.

— Но не меня, а камень, — улыбнулся эрт, стремительно прянув в сторону.

— Тогда будем драться руками!

— Прекрасно! И я одолею.

Гоблин разинул слюнявый рот и беспомощно запнулся. Он был раздавлен. Диармид не устоял перед соблазном и нанес еще оскорбление:

— Сболтнул бы коток, да язык короток!

Это уже было слишком. Противник разразился безумными воплями. Факел неожиданно погас. В последний миг Имриен успела разглядеть дайнаннца, который ворвался в комнату. Кажется, он что-то сказал, но девушке было не до того; она вслепую нащупала клетку с петушком и бросилась к другому выходу. Тут ее сердце упало: рука уперлась в холодные склизкие камни. Кто-то с размаху врезался в Имриен.

— Проклятие! — раздался голос Диармида. — Это ты, девчонка?

Эрт подтолкнул ее в сторону, и друзья вместе вывалились наружу сквозь плотный занавес листвы. Двадцать девятая застава осталась позади. Солнце начало спускаться. Ярдов через сорок путники последовали примеру светила, обнаружив сравнительно пологий склон. Но даже в долине они еще долго шли без остановок.

И только с наступлением ночи, укрывшись от пронизывающего ветра за грудой камней, друзья позволили себе расслабиться и предаться бурному веселью. Сидя у костра, Диармид с удовольствием вспоминал подробности выигранной схватки, ликуя вместе с благодарными слушателями. Впрочем, двое из них не интересовались рассказом. Эррантри презрительно косился на угрюмого петушка, выпускать которого на свободу вблизи от башни Имриен побоялась, и срыгивал полупереваренные останки полевок.

— Нет, ты бы видел его рожу, Длинный Лук! — торжествовал эрт. — А зубы скрежетали так, что за милю услышишь! И как это раньше никто не переспорил безмозглого гоблина? У него же ума, как у блошки! Наверное, бедняги просто немели со страха. Ну и потом, у меня большой опыт в подобных стычках — поупражнялся в свое время с… с дядей, — договорил он и помрачнел.

«Однажды я слышала, как Сианад бился на словах с одним негодяем, — вспомнила Имриен. — Большой Медведь положил его на обе лопатки».

— Еще бы. Эрты вообще славятся таким языком — не поспеешь босиком! Но дядя мог переспорить в своей земле даже барда.

— Человек, о котором вы говорите, потерян для вас? — серьезно спросил Торн.

Диармид кивнул: его сердце было слишком переполнено, чтобы говорить.

Прошло время, и дайнаннец сказал:

— Когда мы пришли на заставу, я заметил в небе девять Всадников Бури. Они скакали на запад. Что вынудило их ехать таким отрядом? Сейчас в мире все столь быстро меняется… Чем раньше достигнем Города, тем лучше для нас.

«И хуже для меня», — с тоской подумала Имриен. Тут ей вспомнились мстительные прислужники мага и головорезы-прибрежные. Что, если кто-нибудь из них преследует ее? Что, если их лазутчики уже в Каэрмелоре?

Ужин состоял из кедровых орешков, ягод земляничного дерева и грибов с коричневыми шляпками, пробившихся меж корней деревьев. Диармид жарил на зеленом вертеле двух голубок, досадуя на себя из-за третьей — пропавшей зря — стрелы.

— Петуха не мешало бы откормить, — размышлял он вслух, доедая сердце голубки. — Иначе зачем же ты его спасла?

«Ради его собственного блага», — отвечала Имриен, просовывая меж прутьев клетки пучки травы и несчастных червячков.

Пусть эрт даже не надеется, этой птицы ему не получить.

Внезапный порыв бриза пронес над головами сухие листья. Над вершинами хребта Альдерстоун сгущались грозовые тучи — темные и устрашающие, с блестящими, точно бриллианты, краями. Ветра сдували венцы этих небесных башен, превращая их в наковальни. Сердца туч кипели черной злобой. Вокруг Опаленного Кряжа так и клубились волны стального оттенка — казалось, он притягивает их к себе.

Тут кто-то завыл. Вой доносился то с одной, то с другой стороны, причем, как и в случае с бобри, сразу было ясно: ужасный, нечеловеческий звук мог зародиться только в глотке невообразимо огромной и лютой твари. В нем было нечто настолько негармоничное, что волосы шевелились на голове, словно кто-то скреб ногтем по грифелю.