Андрей Басирин - Тень Аламута

И возрадовался искатель. И возблагодарил он Аллаха всемогущего…

Молчание гебра начинало раздражать. Керим замолк, поперхнувшись на полуслове.

— Ну… что?.. — наконец спросил он.

— В смысле?

— Это… история. О различении… так сказать…

Рошан вздохнул.

— Скажи, — спросил он, — а что произошло с человеком, который рассказал тебе эту притчу?

— Я щедро наградил его. Накормил, приютил в своем доме.

— Ну хоть чего-то он добился. Керим… никогда не рассказывай историй с чужого голоса. Суфии вплетают в них шум базара, бескрайнюю синь неба и вонь толпы. Что толку повторять басни, когда они мертвы без рассказчика? Смерть богача не связана с блюдом. Богач был просто богат. И нечист душой. Смерть коровы и смерть женщины также не связаны — просто никто не живет вечно. Каким бы ни был бедняк хорошим и богобоязненным, ему не отменить этого закона.

Евнух лежал, вслушиваясь в угасающее эхо слов. Ныли ободранные колени. От тюремной вони мутилось в голове. Всё оказалось бессмысленно… Поборник света останется гнить в яме — ради каких-то своих призрачных идеалов.

А утром его убьют.

Аллах всемогущий! Ну понятно, он, Керим… Человек подлый, своекорыстный. Но Рошан-то, Рошан! Ведь сотни людей погибнут из-за его упрямства! Как же так? Где справедливость?!

Рванув ворот, чтобы легче было дышать, евнух вскочил на ноги. Побрел к выходу, покачиваясь, словно безумный. Мелькнуло плоское, лишенное выражения лицо стражника. Подслушивал, слуга шайтана…

Ну и пусть. Всё, всё потеряло смысл.

Внезапная мысль осенила казначея. Он бросился назад, крикнул:

— Эй, Рошан! Так что же нам делать-то?!

— А вот с этого и надо было начинать. Выпусти меня, Керим.

— Выпустить?

— Ну да. Ты что, глухой?

— А потом что?

— А потом начнется самое интересное. Я прокрадусь в лагерь Балака. Придется вспомнить кое-какие ассасинские штучки, хоть видит Ормазд, как я их ненавижу. Керим, скажи, ты можешь достать одеяние муллы?

— Му…муллы?

— Да. Потребуется небольшой маскарад.

Потрясенный казначей не нашелся, что ответить.

То ли весна закружила, завертела эмира, то ли шайтан подстелил свой облезлый хвост, но вот нужна Балаку эта перепуганная тощенькая девица — и всё тут! Хоть сто мудрецов собери, сто знатоков Корана и сунны — а не переубедят упрямца, нет.

— Пленного Хасана ко мне! И пусть этот пес пошевеливается. Иначе, клянусь тем, у кого высота и совершенство, не поздоровится ему!

Марьям сжалась. Вот оно. Всё по слову старой ведьмы и случилось. Ведут курды связанного, исцарапанного Хасана — а на плечах у того алый праздничный халат.

Свадебное одеяние.

— Эй, Майах! — крикнул эмир. — Сердце радуется, глядя на праздник этого несчастного. Будешь ли свидетелем на его свадьбе?

— С радостью и удовольствием, повелитель!

Вторым свидетелем стал лекарь Зейд. Балак выступал опекуном Марьям, всю церемонию провели тут же, у костра, среди цветущих вишен.

Старухи вывели девушку. Вряд ли Хасан смог бы узнать свою невесту. Ее закутали в черную шелковую абайю, кроме обязательного платка-хиджаба, Балак приказал девушке спрятать лицо под тонкой тканью. С замиранием сердца вышла Марьям к своему жениху.

— Эй, Хасан, — поприветствовал Балак пленника, — смотри: мы нашли тебе женушку. Что не радостен ты? Или, — нахмурил он брови, — отказываешься от благодеяния?

— Мне всё равно… — голос манбиджца звучал устало. — Делай со мной что хочешь, Балак, и проклятье тебе.

Эмир снял с пояса саблю и, не вынимая из ножен, ударил ею Хасана по лицу. Пленник сжался, закрывая лицо ладонями. Пальцы намокли черным.

— Ты ведь знал, что злишь меня, сын паука и ослицы. Эй, мулла, приступай!

— Где мулла? — засуетился Зейд. — Ведите его!

Тьма расступилась, и к костру вышла долговязая фигура. Марьям вскрикнула и зажала рот руками. Мулла был не просто высок — громаден. Казалось, он хромал на обе ноги, а чтобы не упасть, опирался на посох. Взгляды девушки и священнослужителя встретились, и — о чудо! — мулла подмигнул.

— Брак, — начал он, — дело богоугодное. Ибо Пророк (да благословит его Аллах и да приветствует, так сказал: «Я среди вас самый праведный и богобоязненный, но я пощусь и прекращаю пост, я молюсь и сплю, и я женюсь на женщинах, и тот, кто отвернется от моей Сунны, не со мной».

Он хотел еще что-то добавить, но Майах, видя неудовольствие на лице эмира, шепнул ему:

— Довольно, шейх. Не гневи повелителя, ты же видишь, как велико его желание! И клянусь тем, кто велик, я его понимаю.

Мулла закивал так, что казалось, голова его отвалится.

— С именем Аллаха и согласно Сунне Его Посланника, мир ему. — Он повернулся к девушке: — Приняла ли ты в мужья Хасана ибн Темуштегина?

Марьям промолчала. По словам Пророка (благословит его Аллах и да приветствует!), молчания женщины достаточно, чтобы признать ее согласие. Это с мужчинами иначе. Тем обязательно надо что-то сказать.

— Хасан ибн Темуштегин, принимаешь ли ты в жены Марьям?

Манбиджец кусал губы, чтобы не рассмеяться. Ему ли не знать голоса Защитника Городов? Но каковы же его намерения?

— Бери мое согласие, добрый человек, — отвечал он, — Даю с радостью. Ибо видит Аллах, я люблю эту женщину, хоть и не понимал того раньше!

Марьям вздрогнула. Никаб скрывал ее лицо, ночная тьма не давала увидеть глаз, и хорошо, что так! Иначе слишком многое стало бы явным для эмира. Балак беспокойно завозился, а пленник продолжал:

— Она отыскала меня среди войны и горя. Как я откажусь от нее?

Голос его звучал гнусаво. Тимурташ едва не сломал ему нос, когда они обсуждали вопросы сдачи Манбиджа.

— Вот и дивно! Да будет брак ваш осиян небесами. — Зейд зубоскалил, никого не стесняясь: — Воистину, не смог ты сделать лучшего выбора! Ибо девушка эта обладает всеми совершенствами тех, что годятся в жены правоверным.

— Что ты болтаешь? — удивился Балак. — Как это? Объясни свои слова, иначе твои бока познают плеть. Объяснишь хорошо — получишь награду.

— Яскажу. Слышишь меня, Хасан? — обратился он к пленнику. — Она богата — ведь ты потерял всё, а девушка лишь на пути к приобретениям. Она для тебя слишком хорошего происхождения, потому что ты сам хуже потомков пса и ослицы. Она красива, как красива последняя женщина, которую ты увидишь в жизни. Она набожна — конечно же, в сравнении с тобой, отступник.

Балак хлопнул в ладоши:

— Зейд, награда твоя! Но за что ты так ненавидишь его? Все эти слова остались бы несказанными, не будь у тебя причины.

— Это так, о мой повелитель. Когда твои воины брали отступника, Хасан убил самого молодого из них. Им оказался мой сын, Джафар.

— Твое горе утешится, Зейд. Дай срок. — Балак повернулся к своим воинам и объявил: